Сергей Зверев - Полундра

Холодок ужаса пробежал по спине Полундры, когда он представлял себе последние минуты жизни тех, кто служил на этом корабле. Вот они плывут по внешне мирному, спокойному морю. За многие часы непрерывного напряжения чувство опасности сильно притупляется, и моряки непроизвольно начинают думать каждый о своем, мыслями уносятся к родному дому, к оставленным там родным и любимым. И вдруг гидроакустик слышит шум винта приближающейся торпеды и раздается внезапный страшный взрыв в носовой части корабля. Судно все сотрясается, неожиданно резко кренится на нос и стреми— тельно уходит под воду, так что находящиеся на нем люди только успевают замереть от ужаса. Шанса спастись не было даже у тех, кто в момент взрыва находился на верхней палубе: сильнейший водоворот, который образуется при затоплении такого большого судна, как эсминец, должен был утянуть под воду всех, кто на нем находился, а спасательные пояса, которые могут выручить в такой ситуации, едва ли у кого-либо в тот момент были надеты.

Проплывая мимо иллюминаторов, из которых торчали длинные нити водорослей, мимо беспомощно свисающих повсюду частей такелажа, Полундра чувствовал, как холодок ужаса пробегает по его спине — ужаса перед жестокостью и беспощадностью судьбы по отношению к военным морякам. Машинально старлей заглядывал во все видимые отсеки и углубления на погибшем эсминце, желая и опасаясь одновременно обнаружить там человеческие останки. Разумом Полундра понимал, что такое невозможно — за шестьдесят прошедших лет человеческая плоть разложилась в морской воде, от нее не осталось даже скелетов, однако суеверный ужас не покидал Сергея.

Пройдя носовую БЧ-1, за ним элеваторную шахту, Полундра обнаружил люк, ведущий в артиллерийский погреб. Он испытал огромное облегчение, увидев, что тот открыт настежь и зияет темнотой бездны. Однако в следующее мгновение старлей за-метил, что закрывающий артпогреб люк лишь с наружной стороны покрыт густым слоем ила и водорослей. Тревожный холодок стал нарастать в душе водолаза. Что люк уже открыт, это, с одной стороны, очень хорошо — значит, не потребуется открывать его, ежесекундно рискуя подорваться на пролежавших шестьдесят лет в морской воде боеприпасах. Но люк был закрыт все эти шестьдесят лет, что эсминец пролежал на дне! Иначе бы весь артпогреб внутри оброс водорослями и покрылся илом. Значит, кто-то открыл этот люк совсем недавно. Кто и зачем? И почему вода здесь такая мутная?

Тревожные предчувствия еще больше окрепли в его душе: все это было не просто так. Обычно вода на глубине почти прозрачна, если только нет каких-либо подводных течений, баламутящих придонный ил Здесь же явно не было никаких течений. Если ил снаружи эсминца могли поднять опустившиеся на дно якоря буев, то что могло взбаламутить ил внутри затонувшего корабля? С предельной осторожностью Полундра стал спускаться внутрь.

Ряды бурых конусов шестидюймовых снарядов для носового орудия, снаряженные кассеты для зенитных установок, беседки для патронов — все находилось на полках в идеальном порядке. Элеваторные шахты, по которым боеприпасы поднимались наверх, к орудиям, были закрыты. Это означало, что в момент своей гибели судно шло нормальным ходом, его команда и не собиралась защищаться.

Полундра проследовал дальше вниз. Он знал, что ценный груз, наличие которого приказал ему проверить кавторанг, должен находиться где-то в самой глубине погреба, за семью замками. Внезапно Сергей чуть заметно вздрогнул, напрягся, пристально вглядываясь в едва различимую муть вокруг него. Люк, ведущий в самый нижний, самый секретный отсек, был распахнут настежь. Но ведь по уставу этот отсек артпогреба должен непременно оставаться закрытым и даже опечатанным на протяжении всего плавания, даже в случае ведения боя, матросам абсолютно нечего делать там. А при затопле— нии эсминец не вел никакого боя. Тогда почему же открыт этот люк?

Мгновение поколебавшись, Полундра потушил свой фонарь. В образовавшейся темноте стало отчетливо видно, как в самой глубине артпогреба мерцает тусклый, едва различимый свет. Осторожно заглянув внутрь погреба, Полундра увидел штабеля тех самых цинковых ящиков, о которых ему говорил кавторанг. В свете химического фонаря — точно такого же, как и у самого Полундры — цинковые стенки металлически поблескивали, словно не пролежали под водой шестьдесят лет. В этом отсеке артпогреба ила не было вовсе, потому что все годы, что эсминец пролежал на дне, этот отсек оставался герметически закрытым.

Химический фонарь, от которого исходил свет, был укреплен сверху так, чтобы наиболее полно освещать небольшое пространство на полу артпогреба. Там, на этом небольшом пространстве, был отчетливо виден водолаз в гидрокостюме и точно таком же, как и у самого Полундры, снаряжении, какое находится на вооружении российского флота. На полу перед неизвестным водолазом стоял цинковый ящик. Огромным, с широким и прочным лезвием, водолазным ножом водолаз пытался поддеть цинковую крышку ящика, чтобы открыть ее.

Если коммерсант Борис Стариков и раньше не любил появляться в военном городке, откуда он, между прочим, был родом, то после драки в ресторане с Павловым его ненависть к этому городку еще больше усилилась. В который раз уже коммерсант Стариков, сжимая с досады кулаки, клялся самому себе больше в этом городке не появляться и никаких дел там не иметь. Однако волей-неволей появляться приходилось. Во-первых, Наташка — он чувствовал, что она значит для него больше, чем говорящая сексуальная кукла, каких, собственно, полно и в Мурманске. С ней дело складывалось уж больно удачно, подворачивалось столько возможностей держать ее в узде — болезнь отца, эта драка… Те двадцать тысяч баксов были мелочью, откровенно говоря, любая мурманская длинноногая шалава в два счета высосала бы из него намного больше. Нет, с Наташкой получалось все очень хорошо.

Во-вторых, к порту его родного городка было приписано гидрографическое судно — его, Бориса Старикова, безраздельная собственность. Коммерсант попытался было приписать судно к Мурманску. Но кавторанг Мартьянов, с кем они решали этот вопрос, встал на дыбы и принялся объяснять, что весь экипаж его живет в том самом городке — не летать же им теперь на службу самолетом. Коммерсант тем не менее навел справки. Но когда ему назвали сумму, которую он должен будет выплатить еще и за это переоформление, махнул рукой и отказался от этой затеи. «Хрен с ними, — думал Стариков, — пусть судно остается там». Так он опять нарушил свой зарок и связался-таки с родным городком, который приносил ему одни несчастья. Однако в данном случае это диктовалось прямой необходимостью.