Владимир Моргунов - Крутой сюжет 1994, № 01

Правильно, кастет. Зазубрины широкие и сглаженные, но если приложить ими как следует, результат будет впечатляющим. Как в случае с Гладышевым. Почему не просто удар тренированными, «набитыми» костяшками? Да потому, что это было бы равносильно оставлению визитной карточки. Их карточки. В органах не такие уж лопухи, чем били, наверняка смогут определить. Итак, свою визитную карточку они оставлять не захотели, оставили мое удостоверение. У меня руки нисколько не напоминают руки каратиста, глупый этап с впечатляющими «копытами» на первых суставах указательного и среднего пальцев давно пройден. А раз я не смог приложить в висок Гладышеву голой рукой, я обязан был это сделать, вооружившись кастетом. Расклад примитивный, но верный, на тот случай, если бы я находился сейчас в морге с проникающим смертельным ранением грудной клетки. А поскольку я жив, и мне почти предъявлено обвинение в убийстве с применением холодного оружия, я его должен представить, это самое оружие. Я спрятал кастет в полиэтиленовый мешочек, сунул его во внутренний карман куртки и выбрался на дорогу.

Ожидание автобуса, идущего обратно в город, длилось долго, наверное, минут двадцать. Стоявшие вместе со мной на остановке парень и девушка совсем закоченели, тщетно пытаясь укрыться от пронизывающего насквозь ветра за узкой стенкой уродливого строения. Да, ребята, я бы мог научить вас побеждать холод окончательно и бесповоротно, но для этого вам пришлось бы кое от чего отказаться, например, от сотни или полторы часов в месяц бесцельного времяпровождения, столь привычного и любимого вами..

Но вот автобус подошел, народу в нем оказалось совсем немного, я даже свободное место отыскал. Итак, при мне орудие убийства, оно «мечено» державшим его. На нем, конечно, отсутствуют отпечатки пальцев, нет на кастете и микрочастиц перчаток, надетых на руки убийцы, они, скорее всего, сменились пылинками с шоссе и пыльной полыни. Но эта вещь навечно связана с державшим ее. Как связана она с Гладышевым, и с некоторыми другими… Ага, я вижу лицо с широким, приплюснутым носом, редковатыми светлыми, серыми глазами, густыми пшеничного цвета бровями. Похоже, это тот, кто мне нужен…

Парень высокий, в черной свободной куртке, в черной вязаной шапочке — мне сразу вспоминаются ночные визитеры в котельной. Плечи его широки, в каждом движении чувствуется гибкость, раскрепощенность. Он входит в подъезд уверенно — еще бы, он и в чужих домах никого не боится, а уж в своем и подавно, — поднимается на площадку перед лифтом.

— Давно я тебя ждал, — я опускаюсь с площадки между первым и вторым этажами и вижу, как он меняется в лице. Растерянность мелькает только на мгновенье, и то это скорее можно назвать презрительным недоумением. Вслед за ним лицо парня обретает холодное и враждебное выражение. — Считай, что дождался, — спокойно цедит бесконечно уверенный в себе атлет, когда я оказываюсь напротив него.

Сейчас он поднимает правую руку к плечу — при моей «замедленной съемке» процесс поднятия растягивается на целую вечность — потом начинает делать поворот бедрами, раскручивая с ускорением корпус справа налево, чтобы в тот момент, когда мышцы руки на короткий миг обретут твердость стали, уткнуться костяшками в челюсть незнакомого дурака, утверждающего, что он-де дождался.

Но странные происходят вещи: кулак продолжает движение в пустоте и уже по дуге, потому что рука попала в какое-то жесткое колесо, которое, проворачиваясь все быстрее, заставляет самоуверенного бойца перевернуться в воздухе и шмякнуться спиной на бетонный пол. Удар так силен, что, несмотря на попытку в самый последний момент сгруппироваться, мой противник на несколько секунд теряет сознание.

Я склоняюсь над ним, беру в свои руки его запястья — мощные, широкие, с упругими, выскальзывающими из-под пальцев сухожилиями — и своей волей заставляю его задержаться на какое-то время на полу, а после не вскакивать резко на ноги, упруго перекатившись на колесом согнутой спине, но подняться спокойно, не отвергая мою помощь и глядя помутневшим взглядом мне в глаза.

— Приехали, — тихо говорю ему я.

Он послушно кивает.

— Кто у тебя сейчас дома? — так же тихо спрашиваю я.

— Это… Ленка, — язык его заплетается.

— Жена?

— Подруга, — он мотает головой, будто стараясь вытряхнуть из нее мгновенно наступившее опьянение. Но в его крови нет и капли алкоголя.

— Подруга, — повторяю я. — Пойдем, Саша. Ты ведь на третьем этаже живешь, лифт тебе не нужен.

Я веду его за руку, словно маленького мальчика, хотя он на голову выше меня и килограммов на двадцать тяжелее. Поднявшись на третий этаж, он настороженно замирает, словно опять пытается прогнать непонятно откуда взявшийся хмель.

— Ну-ну, Саша, — я подталкиваю его в спину. — Где твоя квартира? Вот эта, одиннадцатая, правильно. Открывай, — моя правая рука ложится на его мощный загривок, великан Саша слабеет, едва держится на подгибающихся ногах.

Не дождавшись, когда он вынет ключ, я нажимаю на кнопку звонка. Через десяток секунд дверь распахивается. На пороге стоит высокая светловолосая девица в длинном махровом халате, из-под которого выглядывает яркой расцветки майка.

— Он немного устал, — объясняю я этой самой Лене, глядя ей прямо в глаза, ломая сопротивление недоверчивого взгляда…

Меня ничуть не волнует, что девушка, сидящая за деревянным барьером, запомнит мое лицо. Но аккуратно обшитый материей деревянный ящичек с адресом, написанным крупными печатными буквами, я подаю ей рукой, одетой в перчатку. Ей это не кажется странным? Как и то, что я отправляю посылку по почте в город, расположенный всего в двадцати километрах отсюда, куда через каждые полчаса отправляется рейсовый автобус. Нет, она спокойно берет посылку, шлепает на ее швы сургучные печати, отчего в спертом воздухе распространяется резкий запах, потом садится, выписывает мне квитанцию, отсчитывает сдачу, которую я забираю, уже сняв перчатку, а то еще подумает, будто у меня какое-то кожное заболевание.

Я не спеша выхожу из помещения почтамта, разглядывая квитанцию, на которой написаны только город и фамилия получателя — Ищенко. Дня через три-четыре он получит посылку. На дне аккуратного ящичка из толстой фанеры лежит явка с повинной, написанная рукой Александра Лукаша, на ней — завернутый в полиэтиленовую пленку кастет. Опись вложения от меня не потребовали.

Я выхожу на обычное свое место для медитаций, но не на полянку, поскольку сейчас она выглядит совсем неуютно. Голые ветви деревьев, голые кусты, сухая промерзшая листва припорошена снежной крупой. Там дальше, по берегу пруда растет камыш. Место низкое и ровное, а среди камышовых зарослей есть небольшой островок с деревом — старой дикой сливой, со скрюченным стволом. Сине-серое небо, свинцового цвета вода в незамерзшем пруду, бело-желтый камыш, черное дерево.