Уоррен Мерфи - Крутой сюжет 1994, № 02

Каждый знал, почему Ремо Уильямс должен был умереть. Шеф департамента полиции сказал своим близким друзьям, что Уильямс стал жертвоприношением группам, защищающим гражданские права. «Кто-нибудь слышал о полицейском, приговоренном к электрическому стулу за убийство торговца наркотиками? Может быть, отстранение… может быть, увольнение… но чтобы стул? Если бы тот подонок был белым, такого бы не случилось».

Для прессы шеф сказал: «Это трагическая случайность. Уильямс всегда был хорошим полицейским». Но репортеров не удалось одурачить. Они знали, почему Уильямс должен умереть. «Он был сумасшедшим. Как он вообще попал в полицию? Зверски избить человека, оставить его умирать на улице, потерять свой значок, а потом ждать, что все сойдет ему с рук? Чертов идиот».

Адвокат знал, почему его клиент обречен. «Этот проклятый значок. Мы не можем обойти улику. Почему он не признался, что избил чернокожего? Тогда суд не приговорил бы его к электрическому стулу». Судья точно знал, почему приговорил Уильямса к смерти. Все было очень просто. Ему так сказали. Правда, он не знал, почему ему так сказали. В определенных кругах не стоит задавать лишних вопросов.

Только один человек не имел понятия, почему приговор оказался таким суровым. Его удивлению наступит конец в 23.35 этой ночью.

Ремо Уильямс сидел на койке в своей камере и курил сигарету. Его светло-каштановые волосы были выбриты вокруг висков, куда охранники присоединят электроды. Он молчал. Что он мог сказать? И кому? Что ты делаешь свою работу, продвигаешься по служебной лестнице, а однажды ночью находят на улице труп торговца наркотиками с твоим значком в руке, и вместо того, чтобы наградить медалью, приговаривают тебя к электрическому стулу.

Вдруг Уильямс почувствовал отвращение к мятному аромату. Он оторвал фильтр и бросил его на пол. Потом зажал оторванный край сигареты в зубах и глубоко затянулся. Откинувшись на койку, он выпустил струйку дыма в цементный потолок, который был таким же серым, как пол, стены и мысли охранников, стоявших в коридоре.

У Ремо были волевые, ясные, глубоко посаженные глаза с морщинками в уголках, но не от смеха. Он редко смеялся. Его тело было мускулистым, а грудь широкой. Он был лучшим полицейским в академии и на спортивной площадке. Но теперь это не имело никакого значения.

Начальник тюрьмы пытался сосредоточиться на вечерней газете. Он развернул ее рядом с нетронутым ужином на своем столе. Начальник тюрьмы должен был присутствовать при казни. Это была его работа. Почему, черт возьми, не звонит телефон?

Он посмотрел на часы. Осталось всего двадцать пять минут. Он снова вернулся к вечерним новостям. Кривая преступлений росла, как предупреждала статья на первой странице. «Ну и что, — подумал он. — Она растет из года в год. Зачем писать об этом на первой странице. Кроме того, у нас есть выход для разрешения проблем преступности: мы собираемся казнить всех полицейских». Он вспомнил о Ремо Уильямсе, сидевшем в камере смертников.

Сколько их было за семнадцать лет? Семеро. Сегодня ночью будет восьмой. Джонсон помнил каждого из них. Почему не звонит телефон? Почему комендант не вызывает? Ремо Уильямс не головорез. Он был полицейским, черт возьми, полицейским.

Почему его приговорили к смерти? Неужели испугались этих групп по защите гражданских прав? Неужели они не знают, что каждое жертвоприношение ведет к еще большему? Казнить полицейского за убийство подонка? Неужели от этого станет больше порядка?

Прошло три года с последней казни. Он думал, что все переменилось. Но последовал быстрый приговор, быстрый отказ в обжаловании, и вот бедный Уильямс сидит в камере смертников. Черт возьми, может, бросить эту работу? Джонсон посмотрел на фотографию в рамке, стоявшую на его массивном дубовом столе. Мэри и дети. Где еще он сможет заработать двадцать четыре тысячи долларов в год?

Кнопка внутреннего телефона загорелась. На широком лице Джонсона появилось выражение облегчения. Он поднял трубку.

— Джонсон слушает.

— Рад, что застал тебя, Матт, — раздался в трубке знакомый голос.

«Где же мне еще быть, черт возьми», — подумал Джонсон. Вслух он сказал:

— Рад слышать тебя, комендант.

— Я хочу просить тебя об одолжении, Матт.

— Конечно, комендант, конечно, — сказал Джонсон.

— Через несколько минут монах со своей свитой будет в тюрьме. Может быть, они уже направляются в твой кабинет. Пусть он поговорит с этим, как его, Уильямсом, который должен умереть. И пусть другие наблюдают за казнью с контрольной панели.

— Но оттуда очень плохая видимость, — сказал Джонсон.

— Какая, к черту, разница. Он никуда не денется.

— Это против правил…

— Матт, брось! Мы уже не дети. Пусть все будет так. — Комендант уже не просил, он требовал. — И еще одно. Этот наблюдатель из какого-то частного госпиталя. Главный Департамент разрешил им забрать тело Уильямса. Они будут проводить исследования мозга преступника. Они приедут на скорой. Пусть их пропустят в ворота. У них будет записка от меня.

— О’кей, комендант. Я прослежу.

— Хорошо, Матт. Как Мэри и дети?

— Прекрасно, комендант, прекрасно.

Секретарша тихо вошла в кабинет.

— Пришел священник и еще один человек, — сказала она. — Мне пригласить их?

— Нет, — ответил Джонсон. — Пусть священник идет к заключенному Уильямсу. Другого проводите к месту экзекуции. Я не хочу видеть их.

— А как же наш священник? Разве это не странно?..

Джонсон перебил ее:

— Мисс Сканлон, делайте, что я сказал.

Он повернул кресло к кондиционеру, нагнетающему прохладный, свежий и чистый воздух в его кабинет.

Ремо лежал на спине, закрыв глаза и барабанил пальцами по животу. На что похожа смерть? На сон? Он любил поспать. Многие люди любили поспать. Тогда почему все боятся смерти?

Если он откроет глаза, то увидит потолок. Но в своем персональном мраке он был свободен на какое-то время, от тюрьмы и людей, которые убьют его, свободен от серых решеток и тусклого света лампочки. Темнота была миролюбивой.

Он услышал негромкий шум приближающихся по коридору шагов, которые становились все громче и громче. Потом они замерли. Раздались голоса, шорох одежды, звон ключей и дверь со скрипом открылась. Ремо заморгал от яркого света. Священник в коричневой рясе, с серебряным распятием в руке, стоял в камере. Темный капюшон закрывал его глаза. В правой руке он держал распятие, левая была спрятана в полах рясы.

Ремо сел на койке, прислонившись к стене и вытянув вперед ноги. Монах стоял неподвижно.