Александр Ушаков - Воровская зона

— Нет вопросов! — Баронин подозвал официанта. А когда тот молниеносно явился на его зов, вопросительно взглянул на путану.

— Коньяк и орешки! — заказала та. Через минуту заказанное стояло на столе.

— Сколько с меня? — спросил Баронин.

Официант назвал сумму.

Баронин положил на стол деньги и поднялся.

— Извини, девочка! — ласково потрепал он по плечу путану. — Мне действительно некогда!

Путана беспомощно взглянула на стоявшего рядом официанта.

— Не бери в голову, Зинок, — по-своему успокоил ее тот, когда Баронин ушел, — кого-нибудь еще снимешь!

«Зинок» поморщилась, словно от зубной боли, и залпом выпила коньяк. Этот красивый мужчина растревожил ее. И ложиться под «кого-нибудь» у нее уже не было никакого желания. Зина взглянула на сытое равнодушное лицо официанта и вздохнула, в их мире о любви говорить не принято…

А «красивый мужчина» уже стоял на остановке нужного ему автобуса. Машину Баронин не стал брать принципиально. Он ехал не на блины к теще и хорошо знал, как быстро в случае необходимости находят одиноких ночных пассажиров.

Минут через пять на остановку подкатил повидавший виды «Икарус» и, обдав собравшихся гарью, тяжело остановился. Из его кабины вылез молодой долговязый парень и, смешно прыгая через лужи, поспешил к диспетчерской. Баронин быстро вошел в салон и уселся на самый последний ряд, у двери. Несмотря на поздний час, все сидячие места в салоне были заняты. Была пятница, и горожане спешили на дачи. С утра автобус пришлось бы брать штурмом.

Это была последняя ходка сто восьмого на озеро, и шофер гнал как на пожар. Впрочем, какой русский не любит быстрой езды? А днем разве разгонишься? Вот и отводил душу…

Отводил душу… Баронин усмехнулся. Когда же, интересно, отведет ее он? Если, конечно, вообще суждено!

Хотя, по большому счету, ему ее уже отвели. Нина и отдел кадров! Именно они избавили его от постоянной необходимости лгать самому себе. Тяжело терять только то, что любишь. А он никогда не любил Нину и уже давно тяготился работой.

Кто-то включил радио, и полумрак салона заполнила знакомая до боли мелодия.

«Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить…»

Баронин улыбнулся, вспомнив недавно слышанную им историю про нового русского, купившего несколько вилл на Лазурном берегу. Никто из его почтенных соседей так и не смог понять, когда на их вопрос, почему он лежит в луже и плачет, новоявленный нувориш указал рукой на небо и, смахнув пьяную слезу, пояснил: «Журавли улетают…» Да, только русскому человеку дано плакать при виде улетающих журавлей.

«Все прошлое сон и обман», — продолжал петь Кобзон, и снова Баронин почувствовал, как защемило на сердце…

Дыхание укрытого ночным покровом озера Баронин почувствовал сразу, как только сошел с автобуса. Дождь уже кончился, и на чистом, умытом небе ярко горели огромные желтые звезды. И одна из них, самая крупная и яркая, время от времени ободряюще подмигивала Баронину. Остальные смотрели вниз холодно и равнодушно, словно удивляясь всей той земной суете, за которой они невольно наблюдали уже столько лет…

Нужный ему домик он нашел сразу. Тот стоял у самого озера, особенно густо поросшего в этом месте камышом, входная дверь его была открыта, и из нее доносился знакомый до боли хриплый голос Высоцкого. Подкравшись к окнам, Баронин заглянул в дом. На тахте лежал какой-то парень, больше никого в доме не было.

«А видал ты вблизи самолет или танк и ходил ли ты, парень, в атаку?» — вопрошал знаменитый бард, и Баронин подумал, что Борцов, если это был, конечно, он, отнюдь не случайно слушает Высоцкого.

На стук в дверь к нему вышел тот самый парень лет двадцати пяти, худощавый и гибкий, словно лоза, с приятным лицом и не по возрасту грустными серыми глазами. Опытным глазом профессионала Баронин сразу же угадал в нем первоклассного бойца, бравшего не столько силой мышц, сколько потрясающей скоростью и неистощимой нервной энергией.

— Михаил? — улыбнулся Баронин.

— Да, — спокойно ответил парень, в свою очередь оценив данные нежданного гостя, и отошел от двери, как бы приглашая Баронина войти.

Войдя в небольшую, но со вкусом обставленную комнату, Баронин быстро огляделся. Так, на всякий случай! Но ничего подозрительного не обнаружил. Михаил выключил магнитофон и вопросительно посмотрел на Баронина.

— С кем имею честь? — спросил Борцов.

— Я от Булатова, Миша, — ответил тот.

— А где он сам? — уже понимая, что ничего хорошего от этого незнакомца он не услышит, спросил Михаил, усаживаясь в стоявшее у журнального столика кресло и жестом предлагая гостю место напротив.

Когда Баронин закончил рассказ, они долго молчали. Потом Михаил достал из бара бутылку коньяку и налил две вместительные рюмки.

— Что же, — грустно проговорил он, — давайте помянем Володьку… Он был хорошим парнем…

Заметив выражение некоторого скепсиса на лице Баронина, он поморщился.

— Чтобы его судить, надо пройти то, через что прошел он…

Поднявшись со своих мест, они, не чокаясь, выпили. Михаил сразу же закурил. Глубоко затягиваясь, он, словно позабыв о присутствии Баронина, вернулся в недавнее прошлое. И снова, в какой уже раз услышал разрывающий душу вой мин, увидел идущих в атаку боевиков с зелеными повязками на голове и себя, лежащего в воронке с рассеченным до кости бедром. И если бы не Володька, единственный, кто поспешил ему на помощь, он так бы и остался в той воронке. И сейчас поминали бы его…

— Ну так как, Миша? — нарушил наконец молчание Баронин. — Поможешь?

Михаил ответил не сразу, и в какой-то степени это порадовало Баронина. Он не любил, когда люди рвали на себе рубашки. Да и не путевку на Канарские острова он предлагал этому парню. Друг другом, но своя рубашка, как говорится, куда ближе к телу. И откажись Михаил сейчас, Баронин ушел бы от него без малейшей обиды.

Но сам Михаил, похоже, так не думал.

— Приходите ко мне завтра, — наконец нарушил он молчание, — часов в десять… Сможете?

Баронин кивнул.

— В таком случае, — протянул Михаил руку, — до завтра!

— До свиданья, Миша…

С сигаретой в руке Катков лежал на вагонной полке и наблюдал за тем, как пущенные им кольца дыма поднимались вверх, к самому потолку, и, упираясь в него, теряли свою форму и расплывались по купе голубым молочным туманом.

Колеса мерно отстукивали километр за километром, напевая свою несмолкаемую песню. И конца-края этой порядком уже надоевшей ему песни пока даже не было видно. До Свердловска, где находилась пересыльная тюрьма, им еще пилить и пилить, а они целыми сутками простаивали на спецпутях, пропуская вперед себя все, что только можно было пропустить.

Этот невеселый путь Катков проделывал уже в третий раз в своей жизни. Правда, теперь он ехал на зону без душевного трепета, который хорошо знаком каждому входившему за запретку по первому разу. Как-никак полновластный хозяин… Да и тогда, в далеком семьдесят втором, он входил за «колючку» без особого страха. Его отчаянная кража и вызывающее поведение на суде сыграли свою роль. Ему даже оставили его старую кличку. Получил он ее еще в школе, и виноват в этом был Джек Лондон. Прочитав лет в шестнадцать «Морского волка», потрясшего его неимоверной силой духа своего главного героя, Венька буквально грезил Волком Ларсеном. И кто знает, не этот ли самый отважный моряк с его великой тоской по прекрасной и свободной жизни в конце концов и привел Веньку на скамью подсудимых. Правда, романтика из него ушла быстро. Уже в зале суда. И напрасно взывал он к справедливости, предлагая судить вместе с ним и того директора ресторана, чью квартиру он «взял». Судья оказался крайне нелюбопытным и даже не поинтересовался у беспокойно заерзавшего на своем месте Левковича, как это на его квартире могут происходить миллионные кражи. А ведь оклад у потерпевшего — сто двадцать семь целковых! И срок намотали ему одному, без Левковича. Так, без покаяния, и полетел он белым лебедем в родной дом, получив свой шестерик.