Сергей Гайдуков - Школа суперменов

Черный — это не цвет кожи, это нечто другое, это разлито в воздухе вокруг плохого незнакомца. Это его истинный цвет.

— Уходите и больше не приходите сюда.

В этот момент слышен звук открывшейся двери. Секунду спустя в кухню вошел высокий мужчина в милицейской форме. Он видит мертвую бабушку, он видит черного человека, Настю... Его лицо бледнеет... Его лицо искажается гневом и отчаянием...

Все это так ужасно, что Настя больше не хотела об этом вспоминать.

Настя закрыла глаза, и кабина лифта снова проваливается. Еще глубже.

— Призрак. — Маятник говорил об этом, как о само собой разумеющемся. — Стреляешь ему в башку, он падает, потом снова встает и идет тебя резать.

Морозова всегда скептически относилась к историям про летающие тарелки и снежных людей, предпочитая более простые и рациональные объяснения.

— Ну что ж, — сказала она. — Лучше надо было стрелять. Только это могу тебе сказать. И давай отпустим женщин.

— Кроме генеральской дочки, — напомнил Маятник.

— Кроме, — согласилась Морозова. — Если ты хочешь говорить о ней отдельно, будем говорить.

— Это не я хочу... — сморщился Маятник.

— Призрак?

— Ты пока просто не понимаешь...

— Я постараюсь понять.

Морозова вывела администраторшу и уборщицу к лифту, сказала в пуговицу, чтобы Лапшин встретил заложниц, а сама вернулась к Стригалевой.

Морозова ждала всякого. Генеральская дочь могла воодушевиться тем, что других заложниц отпустили, а могла, наоборот, впасть в депрессию от того, что отпустили не ее.

Однако с Леной Стригалевой не случилось ни того, ни другого. Она вообще никак не отреагировала на случившееся. Морозова снова подумала о психологическом шоке, но тут кое-что отвлекло ее от психологии.

— Жора, ты совсем озверел! — Морозова если и не вышла из себя, то подошла к этому редкому для себя состоянию. — Ты что, решил в Чикатило поиграть?!

— Чего ты орешь? — Замученное лицо Маятника мало походило на физиономию садиста и маньяка.

Морозова молча показала пальцем на ногу Стригалевой. На щиколотке висел металлический браслет с обрывком цепи.

— Ты стал сажать женщин на цепь?! И ты после этого надеешься, что я буду тебя спасать?!

— Я снял с нее эту цепь, — возразил Маятник. — Так что можете сказать мне спасибо за гуманизм.

— Лена, это правда?

— Правда, — безразлично произнесла Стригалева.

— Лена, а кто вам прицепил эту штуку?

— Я не знаю.

— Как это?

— Я не знаю этого человека. Он все время следил за мной здесь, в гостинице. Сначала просто следил, а потом...

— А то, что у вас под глазом — это?..

— Этот человек, он запретил мне разговаривать с другими людьми. А я вчера разговаривала с одной девушкой, мы случайно познакомились... Он узнал и в наказание посадил меня на цепь, чтобы я не могла выйти из номера. Это сегодня утром было. Ну и врезал вдобавок. Кстати, вот он. — Лена кивнула на Маятника. — Он тоже мне врезал.

Морозова вспомнила сведения из досье Генерала — там говорилось, что его дочь учится в немецком бизнес-колледже и подает большие надежды. Не было ничего более далекого от этого образа, чем апатичное создание в пижамных штанах на кровати провинциальной гостиницы. С синяком под глазом и кандалами на ноге. Рассказы Маятника о том, что эта девушка пыталась организовать его убийство, теперь тоже звучали как-то сомнительно. Для таких дел нужны решимость, храбрость и еще бог знает что. Если они когда-то и были у Лены Стригалевой, то потом все эти качества куда-то исчезли, словно были унесены осенним ветром. Словно были съедены, как металл ржавчиной, — съедены усталостью, долгим ожиданием, обманутыми надеждами...

— А что это за звук такой странный? — вдруг спросила Лена.

Морозова посмотрела наверх.

Настя закрыла глаза, и кабина лифта снова проваливается. Еще глубже. Невероятно глубоко — кажется, что дальше и некуда проваливаться, уже должно произойти столкновение с дном. Но этого не происходит.

Кабина дергается, застревает, соскальзывает ниже, еще, еще...

И дальше она идет медленно и плавно...

Настя открыла глаза и увидела перед собой двух совершенно незнакомых ей людей. Это мужчина и женщина. Они разговаривали друг с другом и, казалось бы, не обращали внимания на Настю. Это, должно быть, очень важный разговор — женщина держала мужчину за руку, и ее пальцы были неспокойны, они все время постукивали по запястью мужчины. Настя почему-то не понимает смысла слов, которые произносят эти двое, она лишь видела, что женщина кивает словам мужчины, и выражение ее взгляда можно назвать как доверие и надежда.

Настя огляделась по сторонам, увидела большую стеклянную стену, других людей, которые едят и пьют. За стеклянной стеной ходили люди, там стояли старые красивые дома. Это совсем не похоже на Волчанск.

Пытаясь осмотреться, Настя сделала не очень осторожное движение и задела чашку, которая, оказывается, стояла перед ней на столе. Чашка на удивление большая. А руки, которыми Настя старалась ее удержать, на удивление маленькие.

— О, Настена проснулась, — сказала женщина, улыбаясь. — Тебе не кажется, что она какая-то бледненькая?

— Еще бы она не бледненькая была, — произнес мужчина, подмигивая Насте. — Ничего, довезем ее до бабушки, там она быстро щеки нагуляет.

Женщина посмотрела на чары и покачала головой:

— Еще шесть часов до поезда... Так долго...

— Да, — согласился мужчина. — Надо где-то переждать.

— Кинотеатр, — показала женщина куда-то за стеклянную стену. — Там можно и поспать.

— Не знаю, не знаю. — Мужчина сосредоточенно погладил короткую рыжую бороду. — Мы уже слишком долго крутимся в этом районе. Может, поедем в My...?

Он произнес какое-то замысловатое название, которое растворяется в воздухе, не достигая ушей Насти.

— Из-за нескольких часов? — скептически ответила женщина. — Давай не будем дергаться, не будем дергать ребенка. Они нас потеряли в Ленинграде, я это знаю.

— Но они не перестали искать.

Они замолчали, мужчина пьет что-то из стакана. Женщина, которую Настя начинает понемногу вспоминать, смотрит на нее и задумчиво говорит:

— Даже если мы довезем ее... Будет ли она там в безопасности?

— Первое время, — сказал мужчина. — На первое время это сгодится. Потом найдем другое место. Но пару лет она там проживет спокойно.

— А потом?

— Потом найдем что-нибудь другое. К тому же... За пару лет что-нибудь может измениться.

— Что-нибудь? Даже не надейся. Эти люди никогда не оставят нас в покое, эта система...

— Ты забываешь, с кем ты разговариваешь, — усмехнулся мужчина. — Если я говорю «что-то может измениться», то это не просто слова.

— Ты серьезно? Хотя... Вот из-за чего тебя три раза за неделю возили к Химику? Понятно. А ты не мог помолчать про свое «может быть», учитывая, что мы собирались... Теперь-то они точно не угомонятся.