Михаил Нестеров - Убить в себе жалость

— Черт ее знает… Может быть, одна. У подъезда какая машина стоит? — спросил Шустов, предвидя ответ.

— Никакой, только моя.

Они вернулись в комнату. Архипова, не глядя на Олега, спросила:

— Тебе нужны доказательства, что я не заодно с Рожновым?

Шустов хмыкнул и перевел взгляд на Оганесяна.

— Теперь нет. У меня есть неплохой план, сработает ли он, зависит от тебя.

Ирина уселась поудобнее, приготовившись слушать.

— Во-первых, — начал Олег, — нам необходима поддержка твоего начальства.

— Большую помощь оказать не смогу, — покачала головой Архипова. — Пока в этом деле я вижу одну водичку, да и руководство тоже. Скажи, что именно, и я отвечу.

Через десять минут, выслушав Олега, Ирина ответила:

— Думаю, с этим проблем не возникнет.

Валентину Ширяеву похоронили на загородном кладбище в пятнадцати километрах от окраины Юрьева. Теперь за одной оградой покоились два человека.

Первый раз Грач был здесь, когда хоронили Валентину. Народу было немного, пришли около десяти дальних родственников, столько же бывших ее сослуживцев во главе с председателем Октябрьского суда и несколько соседей. Больше половины из них на кладбище не поехали; автобус увозил с кладбища двенадцать человек.

Сейчас Грачевский приехал на загородный погост, чтобы убрать венки, заодно положил на могилу живые цветы.

Время было раннее, пошел только седьмой час, сторож на въезде даже не вышел, чтобы потребовать от въезжающего на территорию кладбища на личном транспорте установленный им тариф — последнее время это была пятерка. Прямо из сторожки он опустил цепь, перекрывающую проезд, и махнул рукой: проезжай.

Грач доехал до восемнадцатой аллеи и остановил машину. Когда хоронили Валентину, немногие, кто приехал проводить покойную, неопределенно вздыхали: место хорошее, земля хорошая… Грач подумал, что, конечно же, ничего хорошего нет: место — так себе, земля глинистая. Правда, березы, стоящие вдоль аллей погоста, были как налитые: ровные белые стволы, малахитовая листва.

Грачевский прошел за ограду и освободил ограду от привязанных к ней искусственных цветов; у Валентины руки так и не дошли, чтобы прибраться на могиле сына.

«Не успела Петровна», — вздохнул Грач.

Налив полстакана водки, выпил, закусив конфеткой, бутылку поставил так, чтобы она не упала, и накрыл стаканом.

В то утро Грачевский не достучался к Валентине. Открыв дверь своим ключом, он тихонько вошел. Дверь в ванную комнату приоткрыта, оттуда струится свет. Грач тихонько окликнул женщину. Не получив ответа, немного подождал и, открыв дверь, сразу увидел Валентину.

Грачевский полностью владел собой: носовым платком протер ручку двери ванной, вышел из квартиры и проделал то же самое с ручкой входной двери, поставив замок на «собачку».

Дома Грач накинул на плечи старую спортивную куртку и пошел за матерью.

Возвращаясь домой, мать уже точно знала, что произошло то, о чем она постоянно думала: Вовка попался-таки. Преодолевая ступеньку за ступенькой, додумала, что сын подастся в бега: он был бледен, встревожен, в то же время на его лице можно было прочесть решимость.

— С Валентиной Петровной несчастье, — он усадил мать и сел напротив. — Повесилась.

Мать перекрестилась. Потом послала на сына напряженный взгляд.

— Вовка… а ты откуда знаешь?

— Дверь была приоткрыта. Я толкнул, позвал — никто не ответил. Зашел в ванную…

Все еще с подозрением глядя на сына, мать встала.

— Дай-ка я сама погляжу.

— Давай, мать, а я не пойду.

— Вов, ты чего-то недоговариваешь.

— Будешь звонить в милицию, — не отвечая матери, продолжил Грач, — скажешь, что это ты нашла дверь открытой, поняла? Не резон мне с ментами разговаривать.

— А что я им скажу?

— Вот так и скажешь: увидела дверь соседней квартиры открытой, вошла…

Мать не стала терять времени. Она с минуту смотрела в посиневшее лицо Валентины, потом перекрестилась и вызвала милицию прямо из квартиры судьи.

Вначале Грач от греха подальше решил продать машину, потом переменил решение: пусть остается как память.

Жизнь не баловала его подарками, вот и сейчас он подумал: не много ли для памяти. Многовато, но нет возможности отказаться хотя бы от части.

На вопрос «есть ли у незнакомца документ, удостоверяющий его личность», тот ответил несколько странно: «Несколько».

Этот разговор произошел в коридоре городской прокуратуры. Маргелов несколько секунд постоял в раздумье: пригласить ли посетителя в кабинет. Однако продолжить странное начало разговора в коридоре было более чем бессмысленно.

— Прошу, — Василий первым шагнул в кабинет. Около часа он вел последний допрос Николая Михайлова, назавтра он намеревался передать дело в суд.

Работа по этому делу шла тяжело, Маргелов выполнял свои обязанности нехотя. Человек, покинувший его кабинет, практически ни в чем не был виноват. Михайлов стараниями Валентины Ширяевой проходил по статье умышленное тяжкое или менее тяжкое телесное повреждение, причиненное в состоянии сильного душевного волнения. Валентина сдержала слово, врачи клиники, где скончался Илья, отнеслись к ней с пониманием, только осведомились, не привлекут ли их за изменение показаний к уголовной ответственности. Ширяева пояснила, что есть два пути: официально изменить показания, основанием для которых могло послужить упущение самих врачей, которое вскрылось только спустя время; и второй вариант: подменить ранее данные, показания. Даже неопытный следователь проведет подобное мероприятие с закрытыми глазами. В итоге был принят последний вариант.

«Несколько»… Несколько документов, удостоверяющих личность незнакомца. Маргелов прошел за свой стол, предлагая посетителю место напротив. Интуитивно связал визит человека с военной выправкой с недавним посещением лопухнувшегося оперативника из федеральной службы безопасности. После у Василия состоялся неприятный разговор с судебным медиком, Григорян горячился и клятвенно заверял и себя и Маргелова: «Чтобы я хоть раз!.. Никогда!» Собственно этими восклицаниями, которые следователь слышал даже при закрытых дверях, покинув лабораторию, и закончился разговор.

Поезд ушел, рассудил Маргелов, бросая взгляды на посетителя, и еще один разговор по душам не принесет ничего полезного. У «обиженного» Полынова было два варианта: признать свою оплошность, докладывая начальству, и скрыть свою нерасторопность, умолчав о сфабрикованных доказательствах в деле Ширяевой. Вряд ли, думал Василий, Полынов решится на второй вариант, на ум пришла поговорка, гласившая что-то о правдивой лжи и лживой правде.

И вот явился еще один. Чтобы удостовериться в этом, достаточно взглянуть в один из его документов. О чем собственно, прикурив, Маргелов и попросил собеседника, заодно осведомившись о цели визита.