Михаил Нестеров - Убить в себе жалость

В тюрьме отец перемежевывал новые слова и старые, иначе не мог, потому что на него вдруг подействовала забытая атмосфера камеры. Он не раздвоился, не стал самим собой, сбросив показуху, а только наполовину вылез из строгого костюма, под которым оказался спортивный «Адидас». А все вместе это казалось нарядом скомороха.

Переосмыслить…

Максим остался один. Женщина, не сказав больше ни слова, покинула комнату. На какое-то время он даже забыл о занемевших руках. Он старался понять эту женщину, но не мог, что-то не давало сделать этого. Но не то, что он сам причинил ей боль, что-то совсем другое. Может, причина в том, что они совершенно разные люди? Другое сословие?

Он был близок к пониманию, когда его размышления прервал приход женщины. И он снова ощутил животный страх: в руках у нее был пистолет.

Она спокойно приблизилась к нему, опустив руку с оружием. Он снова вывернул голову, когда она зашла ему за спину, сильно оттолкнулся ногами и упал на пол, опрокинутый стул ударил его по голове. Он перевернулся на спину и, помогая себе ногами, пополз к двери, не сводя глаз с пистолета.

— Остановись и перевернись на живот, — приказала Валентина. И ухмыльнулась: парень напомнил ей извивающегося червя, которого насаживают на рыболовный крючок.

Он не слышал ее, продолжая отступать. Когда его голова коснулась стены, он неожиданно обмяк, понимая, что ему все равно не уйти. Если ему суждено умереть, он умрет.

Им овладела апатия, хотя, по идее, с пеной у рта он должен был выкрикивать проклятия в лицо этой женщине.

Тело его стало безвольным, он не противился, когда Валентина твердой рукой взяла его за плечо и перевернула на живот. Затем отомкнула на одной руке наручники.

Трубы водяного отопления проходили по обе стороны дома, и Валентина не долго выбирала место. А точнее, не выбирала совсем, приковав пленника к трубе там, где он лежал. При этом она ни на миг не расслаблялась, держа палец на спусковом крючке. Она прекрасно разобралась в том, что парень сильно напуган, до некоторой степени потерял координацию, стал вялым. Она не ставила перед собой цель довести пленника до подобного состояния, у нее были совсем другие планы. А этот парень поначалу вызвал у нее чувство гадливости, затем — жалости. Он — инструмент в ее руках, но также должен понести наказание, но не такое суровое, что ждет его отца. Оба подвергнутся мучениям, но муки одного будут выглядеть ничтожными по сравнению с муками другого.

Валентина поставила перед парнем пластиковую бутылку с водой и погасила в комнате свет.

Ей еще многое предстоит сделать, она только в начале пути. Решающий шаг сделан, отступать некуда. Для мести ей не нужен был допинг, перед глазами постоянно стояла жуткая картина окровавленных тел. Не притупилось и самое, пожалуй, ужасающее: пинок в гроб, и покойник, упавший лицом на асфальт. А тремя днями раньше отрывистый и злобный голос врача: «Все… Покиньте палату»; резкие движения рук, и игла системы грубо выдернута из локтевой вены покойника.

Ширяева заварила крепкий чай, прислушиваясь к мерному дыханию пленника. Дверь в комнату была открыта, и она видела ноги, обутые в кроссовки. Парень спал. Он пережил настоящий шок. Но теперь женщина не будет нагружать его до такого состояния.

Она вернулась в комнату, зажгла верхний свет и, наклонившись над пленником, еще раз вгляделась в его лицо. Осмотр ее удовлетворил: бледность еще не сошла с лица парня.

Валентина приготовила видеокамеру к съемке, надеясь на приличную цветопередачу, которую гарантировали производители камеры «Сони». Немного помогли лампы дневного света.

Она долго разбиралась, читая инструкцию, прежде чем сумела присоединить кабелями видеокамеру и телевизор.

То что нужно, подумала она, теперь уже на экране всматриваясь в известкового цвета лицо пленника.

Короткий сюжет был незамысловат — крупным планом изможденное лицо, затем медленно камера сместилась к его плечу, потом чуть правее, пока в кадре не блеснули наручники. Обратное движение камеры, бледный лик пленника, плечо, наручники… Словно плавное покачивание на волнах: лицо — плечо — наручники…

Когда запись, сделанная неизвестным, закончилась, Курлычкин откинулся на спинку мягкого кресла. Вся его физиология кричала, что нужно немедленно действовать, бежать, разыскивать, рвать зубами, чувствуя на губах кровь, до боли в ногах пинать чьи-то тела… Вместо этого он остался неподвижен, напрасно пытаясь проанализировать ситуацию.

Пока было ясно одно: кто-то похитил его сына и держит в плену. Требований о выкупе не поступило. Дальше этого Курлычкин не продвинулся ни на шаг. Он представлял, что будет вслед за тем. Не пройдет и пяти минут, как он буквально взорвется, разгромит весь офис. Потом… успокоится.

Пока еще ничего не ясно, а он уже разрабатывал план возмездия, причем с конца — с ужасной смерти неизвестного похитителя, у которого не было лица, а только бесформенное белесое пятно в обрамлении черных, как смоль, волос. Затем — в том же обратном порядке: встреча с ним, долгая погоня на машинах, оперативная работа всех без исключения людей его группировки, инструкции, внезапно накатившее бешенство, которому способствовало получение пленки.

Все, он прошел от конца до начала и — взорвался, отбросив сильной рукой кресло и срывая с окна офиса жалюзи. Оно некрасиво растянулось, походя на меха гармошки.

В кабинет заглянул обеспокоенный, пожалуй, самый преданный друг Костя Сипягин. В течение минуты он созерцал взбесившегося друга, не смея раскрыть рот.

— Зайди, ну! — Курлычкин дышал тяжело, побагровевшая шея, стянутая наглухо застегнутым воротничком рубашки и галстуком, бугрилась вздувшимися венами. Он рванул галстук и отбросил его, другой рукой расстегивая пуговицу. — Кто передал тебе эту кассету?

— Пришла по почте ценной бандеролью. — Секунду поколебавшись, Сипягин добавил: — Оценена в сто рублей.

— Я не спрашивал, сколько она стоит!.. Ну, чего ты стоишь в дверях? Зайди, спроси, что случилось… — Курлычкин твердым шагом подошел к магнитофону и перемотал пленку.

Сипягин увидел на экране телевизора Максима, которого не могли найти в течение полутора суток.

— Весело? — спросил Курлычкин, наливая в стакан водку. Выпив одним духом, он извлек из холодильника лимон, острым ножом разрезал его надвое и выдавил в рот сок. Сморщившись, делая судорожные движения горлом, поднял кресло. Запись тем временем закончилась.

— И все? — в полном недоумении спросил Сипягин.

— Тебе этого мало?!

— Ну… — замялся Костя, — обычно в таких случаях наговаривают условия выкупа. — И без паузы продолжил: — Думаешь, это чеченцы?

— Я ничего не думаю, — Курлычкин снова покинул свое место и возбужденно прошелся по кабинету. — Я не в состоянии соображать. Но я найду ту гадину!.. — Поскрежетав зубами, он спросил: — Кроме кассеты, должна быть квитанция, она сохранилась?