Николай Коротеев - Преследование

Не прошли мы и семи километров в сером рассвете, как впереди и справа послышался далекий нестройный лай собак.

— Слышишь? — остановился Кабаргин. — Сколько ж их там? А что, если этот дядя Иван выпускает их по ночам?

— Вряд ли. Они всю дичь в округе распугают.

Снег усилился. Встречный ветер косо нес колючие полосы ледяного ливня. Мы углубились в заросли камыша и связались веревкой: если кто из нас и ухнет в топь, чтоб тут же вытянуть. Стебли тростника в два — три человечьих роста сухо стучали друг о друга, а порывы, не достигая земли, посвистывали в заледенелых метелках.

С часу на час лай слышался отчетливее. Впрочем, то, что мы слышали, нельзя было назвать лаем. Это было скорее утреннее взбрехивание, когда псы, как бы сказать, спорят — возьмут или не возьмут их на охоту и кого именно и почему.

Строго выдерживая направление от одной ветлы до другой, точно по приметам, мы вышли на бугор и увидели перед собой поляну. В дальнем от нас краю, метрах в сорока, сквозь сетку снега, то редкую, то частую мы различили длинное низкое строение под камышовой крышей, с множеством небольших дверей. Посредине этого строения поднимался дом мазанка, тоже под камышом в пять окон. В двух левых светился желтый огонь. Дым из грубы ветер швырял прямо нам в лицо, и собаки на псарне не почуяли нас.

Справа и поодаль от дома разместился такой же добротный скотный двор.

Мы залегли на бугре, отделенные от поляны лишь несколькими рядами тростника да желтыми прядями мягкой песчаной осоки — курека, — торчащими из снежного намета.

Уже часа два таились мы на бугре перед поляной, на которой стоял дом дяди Ивана. Прежде чем знакомиться, нам нужно было твердо убедиться — на хуторе нет посторонних. Лежать на снегу, едва прикрывшем промороженный песок, удовольствие маленькое. Озноб пробрал нас основательно. Челюсти свело — не разожмешь. А шевелиться и маяться в тридцати метрах от своры натасканных на зверье собак — забава рискованная. И хорошо, мы шапки надели потеплее.

За низкими тучами взошло солнце. В одиночный просвет, где-то далеко-далеко, над камышами брызнул его рыжий яркий свет и погас. Да, я, конечно, знаю, что тростник в тугаях растет, а не камыш. Но во всей Средней Азии «тростник» и «камыш» в просторечии одно и то же.

Чу! Заскрипела дверь. Из саманного дома, крытого камышом, вышел мужчина. Я приник к биноклю. И словно в метре увидел заросшее по глаза русой бородой лицо, красный нос пуговкой, торчащий из курчавых волос. Рыжая шапка из лисы-огневки будто горела в свете пасмурного дня. На отворотах крытого сукном полушубка виднелась волчья шерсть. В руках двустволка с насечкой. По приметам — дядя Иван.

У угла дома стояли одна в другой с десяток банных шаек. Взяв две, дядя Иван прошел в пристройку, служившую, видимо, кухней для собак, наполнил тазы парующей едой. Выпустил двух здоровенных псов. Они набросились на еду, а запертые завели отчаянный концерт.

Поев, собаки принялись было играть, но дядя Иван окликнул их, и они послушно порысили за ним в тугаи.

Снова заскрипела дверь. По поющим от мороза ступеням невысокого крыльца спустилась девушка с ружьем, полная, со скуластым лицом, отцовским носом-пуговкой, который словно растаскивал красные от здоровья налитые щеки. Она тоже покормила собак и ушла в тугаи.

Вскоре дверь опять отворилась. На порог, держа в каждой руке по прекрасному ружью, вышла настоящая красавица: высокая, стройная даже в меховой одежде. Строгое лицо ее, чуть тронутое розовым морозным загаром, обрамлял вязаный шерстяной платок. Девушка принялась кормить очередную собачью пару. Потом лихо свистнула. Псы подбежали к охотнице, уселись, глядя на нее, а затем послушно и степенно пошли рядом по заветной привычной тропе.

— А почему у нее два ружья? — обеспокоенно спросил Кабаргин.

— Я тоже хотел бы это знать.

— Не с двумя же ружьями она охотится!

— Узнаем… Раз уж мы здесь, узнаем.

— И ружья-то, похоже, немецкие, — Вася повел плечами, чтоб хоть капельку согреться движением. — Больно хороша девица для охотницы. И на тебе — с двумя ружьями! Они же по нескольку тысяч стоят каждое!

Тут ступени крыльца буквально застонали. И я увидел на крыльце женщину необычайной полноты. Странным даже показалось, каким образом она протиснулась в дверь дома. Женщина принялась готовить еду в собачьей кухне. Зажгла дымный очаг в коптильне по другую сторону дома. В открытую дверь мы видели много подвешенной рядами рыбы. Потом женщина ушла в дом и выпустила во двор семерых девчонок мал мала меньше. Старшей здесь не исполнилось, поди, и четырнадцати, а младшей — пяти. В детском гаме мы едва расслышали далекие выстрелы.

Лишь за полдень мать отправила девчонок в дом, в тепло, при одной мысли о котором у нас заходилось сердце. Нам казалось, что, поднявшись, и шага сделать не сможем, так закоченели.

Наконец-то появился с охоты дядя Иван. За пояс его были подвешены две утки и фазан. Он бросил выпотрошенную дичь в какой-то ларь около дома, занес ружье, вышел с топором, принялся что-то мастерить, тюкая инструментом по колодине.

— Пойдем, — сказал я Кабаргину, чувствуя — ему совсем плохо.

Он даже икать начал — совсем закоченел, сердечный. Да и ждать больше ни к чему, всех домашних мы видели, а окажись посторонний в доме, то и он уж непременно высунул бы нос во двор.

Увидев нас, вдруг появившихся из тростника, бородач перехватил топор поудобнее. Потом шагнул было к псарне.

— Здрасьте, дядя Иван! — Мой крик заставил его остановиться. Оружия в наших руках не было.

Несколько секунд бородач стоял, готовый запустить топор в любого из нас. Он вроде бы даже прикидывал, кого сподручнее поразить наверняка и с кем потом справится без особых хлопот.

Не понравилась мне такая встреча.

Жена его, выглянув из коптильни, так и осталась в дверях, строго глядя на нас.

— Да вы что, испугались? Дядя Иван…

— Здравствуйте, здравствуйте… — бормотал старик, отложив топор и пожимая протянутые руки. — Кого тут бояться… Сами-то откуда будете?

— Мы зимние пастбища для колхоза ищем. Вот и документы наши. Про вас в Гуляевке услышали…

Мы, наверное, представляли собой смешную пару: щуплый Кабаргин с горбом мешка на спине, и я — верзила с дрыном в одной руке.

— Чего обо мне можно слышать…

— Живете давно… Места здешние хорошо знаете…

— Живу… Знаю… Само собой… — как-то успокоеннее сказал дядя Иван.

Из-за угла псарни выскочили две собаки и принялись лениво облаивать нас. Дядя Иван цыкнул. Еще и еще раз оглядел он нашу крепко поношенную одежку, солдатские вещевые мешки и большую фляжку на боку.

— Зина! — вдруг крикнул старик. — Где ты запропастилась?