Валерий Примост - Приднестровский беспредел

Они стояли друг против друга в тамбуре, покачиваясь в такт движению вагона, и курили. Им было хорошо вместе, двум людям, двум мужчинам, чувствовавшим приязнь друг к другу. Была глубокая ночь, за окном проносилась утонувшая в темной смоляной реке Украина, под ногами барабанили на стыках колеса, а они — простой славянский мужик, трудолюбивый и добрый, и приднестровский солдат, затянутый в камуфляж сын народа-воина — стояли, прислонившись спинами к переборкам, и сна не было в их глазах. Один рассказывал, другой слушал, а поезд мчался по дну ночи, рассекая, холодные, тяжелые струи…

— …А куда сейчас? Если не секрет, конечно?

— Во-во, ты и в тот раз меня об этом спросил, — улыбаясь, кивнул Миха. — Причем, именно этими словами…

— Да ты что? Правда? — изумился Тарас.

— Точно-точно. Уж это-то осталось неизменным… Хотя кто-то мудрый когда-то и сказал, мол, времена меняются, и мы меняемся вместе с ними… — Миха вздохнул. — А еду я домой, брат. В Харьков.

— Отец с матерью, жена, дети… — понимающе подхватил Тарас.

— Да знаешь… Жены и детей я себе еще как-то не заимел, — задумчиво ответил Миха. — А отец с матерью… — он тяжело вздохнул, потом заставил себя улыбнуться. — Да, ты прав, отец с матерью действительно ждут… Знаешь, за такой вычурной металлической оградкой, под аккуратными холмиками земли, где стоят…

— Господи, прости, ради Бога!.. — испугался Тарас. — Прости, Мишка, я же не знал…

— Где стоят две хромированные таблички с именами, фамилиями и датами рождения и смерти, между которыми уместилась…

— Браток, ну извини! — бормотал Тарас, обхватив Миху за плечи. — Я действительно не…

— Да ладно, — взял себя в руки Миха. — Чего уж там… Понимаешь, это все произошло, когда я в армии был. В Советской Армии, — пояснил он. — Мамку убили на улице, вечером, когда домой с работы шла — она в школе работала, учительницей. Трое пьяных малолеток — свидетели потом рассказывали. Может, ограбить хотели — хотя, что с нее возьмешь, — может, просто спьяну крыши сорвало, может, еще чего… Дали по голове… Много ли женщине надо… — он лихорадочно закурил новую сигарету. — А мне служить оставалось всего ничего — месяц-полтора…

— А отец?.. — невольно спросил Тарас.

— Отец?.. Боже, для отца это было страшным ударом — знаешь, как любят друг друга в старых еврейских семьях?.. В общем, его разбил инсульт. Отец не умер — ведь был жив еще я, его сын… Паралич… Просто паралич… Просто… Он жил только потому, что был я, что я вот-вот должен был вернуться домой… А я… — Миха тяжело вздохнул, покачал головой. — А я как последний дурак загремел в дисбат накануне дембеля… Из-за одной питерской сволочи… Понимаешь, блин, кроме меня у отца больше никого и ничего не было, ябыл его последней надеждой… И когда он узнал, что меня тоже больше нет — на три года, на целую вечность! — он… Его не стало…

Миха швырнул на пол располовиненную сигарету и потянулся за новой.

— Ненавижу Советскую Армию… Ненавижу… Даже не из-за того, что было в ней… Понимаешь, еслибы не она, я был бы рядом, я бы не допустил, чтобы… — он помолчал, сконцентрировавшись на наполнении легких табачным дымом. — …Знаешь, если бы я успел к похоронам, я бы не стал класть их в землю, как положено по еврейским законам. Я бы… — он снова замолчал.

— Что? — осторожно спросил Тарас.

— Я бы их сжег. Кремировал… Потому что пока тело умершего остается, его душа тоже находится в этом мире. Тело не отпускает душу, понимаешь? А я хочу, чтобы их души поскорее вернулись туда, откуда пришли, чтобы дать мне жизнь и разум, — к Богу. Они это заслужили… Знаешь, я говорю так не потому, что это были мой родители. Честно. Просто они действительно были хорошими людьми… Они умели жить в этом сволочном мире, который не очень-то хорошо относится к людям, и к евреям, в частности, в этой дважды сволочной стране, которая ненавидит людей, и особенно евреев, умели жить здесь и оставаться настоящими. Понимаешь? НАСТОЯЩИМИ! Которых не так-то много осталось вокруг. Селекция против них. Они просто не выдерживают естественного отбора. Они вымирают. Потому что проще, выгоднее жить скотами… Знаешь, — неожиданно перескочил он на другую тему. — Когда-то у меня была собака… Бикса… Она тоже умерла… От эпилепсии… Это была чудесная собака, Собака Собак, как я ее называл. Таких больше нет, честное слово. Она была как человек, как НАСТОЯЩИЙ человек… Так вот, когда она умерла, я взял двоих друзей и поехал хоронить ее. Мы вырыли могилу, положили Биксу туда, засыпали досками, облили бензином и подожгли… Бог ты мой, я рыдал, как ребенок. Мне все время казалось — знаешь, когда труп шевелится в огне, — что она живая… Так вот, я сидел на корточках рядом с костром и плакал, а ребята суетились с дровами вокруг. И тогда я загадал: если они оба сейчас подойдут ко мне и сядут с обеих сторон на корточки, значит, я правильно поступил, сжигая тело, и значит, человечья душа моей Биксы будет принята Господом… Детство, конечно. Но ты не поверишь, брат, они оба как по команде подошли ко мне и уселись с двух сторон на корточки… Знаешь, — добавил он после паузы, — древние всегда сжигали своих мертвецов. А ведь древние были мудрее нас…

— …Ну все, не могу уже курить… — пробормотал Тарас, роняя очередной окурок. — Внутри меня целая табачная фабрика образовалась за тот час, пока мы с тобой тут стоим… Так что ты говорил о румынах?..

— Вот вы говорите — «охота», — начал совершенно серьезным тоном Миха.

— Я говорю? — изумленно переспросил Тарас. — Послушай, Мишка, я ничего такого не…

— Ну не говорите. Думаете, — перебил его Миха и усмехнулся — Это так. Цитата. Фильм «Тот самый Мюнхаузен» смотрел?..

— Э-э…

— Впрочем, неважно… Итак, румыны… Понимаешь, брат, мне нравится воевать, — плавно съехал он с темы. — Я знаю, что такое очень странно звучит, я и сам был удивлен, когда осознал это. Но… Мне в кайф воевать, и ничего тут не попишешь. Я — вояка. И я, наверное, мог бы воевать за кого угодно и против кого угодно. Лишь бы дело было правым, честным. Потому я и в Приднестровье оказался. Разве не правое дело защита мирных людей от армии садистов и ублюдков?.. Ведь ты же понимаешь, что не всегда правы те, кто живет на правом берегу, верно?.. Вот за Россию не стал бы воевать, это точно… Как можно мне, еврею, воевать за страну, у которой есть «Память»?.. И еще. Каждый человек рождается в этом мире для какой-то цели и для какого-то дела, правда? Одному — в кайф сочинять музыку, другому — паркет класть, третьему… Мне в кайф воевать!.. Кто-то ж ведь должен убивать демонов, верно?.. Я — кшатрия, брат… — Тарас попытался что-то спросить, но Миха, не заметив, продолжал: — И за одно я спокоен: работы в выбранной специальности мне хватит на всю оставшуюся жизнь. А также моим детям, внукам, правнукам… Таков наш мир, брат, мир крови и говна…