Александр Бушков - Танец Бешеной

– А потом ты недвусмысленно дал понять, что готов продать душу дьяволу за звонкую монету?

– Я сказал, что уголовщиной заниматься не буду, но если подвернется что-то чистое, готов…

– Ну да, это не уголовщина, – сказала Даша. – Игра в чику.

– Но ведь это, если вдумчиво разобраться, совершенно безобидно. Вроде МММ. Мавроди не возвращал деньги, а мы за акции расплачивались честно…

– Ну знаешь, еще немного – и я тебе брошусь на шею, рыдать буду от умиления, – сказала Даша. – Экий ты у нас двигатель прогресса… А как насчет всей карусели с кровью и убийствами?

– Это уже Агеев. Я в жизни пальцем никого не тронул…

– Кто убил Сомова?

– Не знаю… Агеев.

– За что?

– Не знаю.

– Почему же тогда знаешь, кто убил?

– Да что вы меня подлавливаете?

– Что-то ты осмелел, дружок, – сказала Даша, поигрывая пистолетом в опасной близости от его лица, вновь побелевшего, как полотно. – Лапшу мне вешать начал… Ну?

– Сомов случайно обнаружил содержимое. К о д. Двадцать пятый кадр. Начал мне намекать, а потом прямо потребовал взять в долю. Я рассказал Агееву…

– За чарочкой словами перебросились? А зачем положили москвичей? У вас ведь с юридической точки зрения все было чисто, права на «Сатанинскую гавань» куплены законно. Чего было бояться?

– Агеев вдруг решил… То есть, я так подозреваю. Некому больше. Меня же не было в Шантарске! Я в Германию летал… за кассетами.

– «Баранов» – это Агеев?

– Агеев.

– А Ольминскую зачем понадобилось убивать?

– Не знаю…

«Врет, – решила Даша. – Не из одного страха потеет, как белый медведь в Африке. И глазки неспроста бегают…»

– Хорошо, а Житенева кто убрал?

– Он же застрелился из Ольгиного «Макара». До «белки» допился, с Сатаной заигрался, ну и…

– А эти так называемые террористы? Случайно они хлопнули, помимо охранника, тех двух? Или тут была своя цель?

– Меня же не было на студии…

Даша ласково спросила:

– Кысик, вот ты кого больше сейчас боишься – меня или Агеева?

«Пожалуй, все-таки Агеева, – ответила она сама себе. – Мы с французом – зло внезапное, новое, мимолетное, а Терминатор, Агеев в жутком ореоле всех смертей – зло устоявшееся, знакомое, свое , насквозь изученное и оттого заслоняющее все прочие угрозы, даже пистолет под носом. Мы пока что грозим словесно, а Терминатор положил кучу народу…»

– Вас…

– Что же ты виляешь, тварь?

Марзуков, собрав, должно быть, всю свою решимость, глянул ей в глаза:

– Если уж пошли такие пляски, пусть каждый отвечает сам за себя. Вы ж, как я понимаю, сейчас не на государство работаете, а на мусью? Давайте полюбовно? Я про убийства ничего не знаю. Это Виталька Агеев. Самый настоящий Терминатор. Будет шагать с улыбочкой и резать с улыбочкой. У меня давно подозрение – ему нравится . Вы ведь вышли на усачевскую фирму…

– Ага. Для чего, кстати, девочки служили? Подбирали компромат на тех, кто ящик не смотрит? И к сатанистам для того же кой-кого затягивали?

– Похоже. Но тут уж целиком Виталькина вотчина… Да, я про Усачева начал. Знаете, почему уехала Ведьма? Она бы и замужем работала, та еще девочка. Из-за Виталия. Он на нее запал, заказал кучу платьев, незамысловатых, вроде ночной рубашки, и каждый раз это платьице резал прямо на ней. Десантным ножом. Она по пьянке проговорилась. Долго резал, по кусочку, на час, бывало, затягивалось. Иначе и трахаться не мог. Она его боялась жутко.

– Но платил, надо полагать, хорошо?

– Конечно. Только бывают ситуации, когда за деньгами погонишься – голову потеряешь. Потом началось и почище. Разрежет платье, положит Ведьму в постель и еще долго водит лезвием по телу. Везде. Ни разу не порезал, только гладил лезвием, – Марзукова передернуло. – Вот тут она и поняла, что пора сваливать, пока жива. У него к рыжим какая-то патологическая тяга. Потому и прилип к Ведьме. И о вас вспоминал, извините, слюнки пуская. Он умный, хитрющий, но что-то звериное всегда проглядывает, дикое…

«Интересно, – подумала Даша, вспомнив свое общение с Мастером. – И тут все сходится».

– Значит, о сатанистах он ничего не рассказывал?

Марзуков таращился на нее, вздрагивая всем телом.

Беседа начинала буксовать. Не было смысла колоть его насчет убийств – чересчур боится Агеева, да и не используешь его нынешние показания. Даже будь все записано на диктофон, отопрется потом, это не официальный допрос – приватная болтовня шестерки с отстраненным от всех дел, подвешенным в непонятном состоянии опером, махающим к тому же совершенно криминальным стволом… Заявись сейчас милиция, обживать Даше с Флиссаком СИЗО, как два пальца…

– Сайко – акционер Кангарского? – спросила она, вспомнив о кое-каких необработанных детальках.

Марзуков, ужасно обрадованный переменой темы, закивал:

– У него – процентов пятнадцать. Только с ним отчего-то не срабатывало…

– Да потому, что не смотрел он телевизор, – свысока пояснила Даша. – Не все же – телеманы…

Деликатное покашливание француза напомнило, что и в самом деле пора закругляться, пока не приловили.

Даша кивнула сообщнику, спрятала пистолет в карман. Флиссак достал из сумки небольшую видеокамеру, повозился с ней, огляделся и включил все лампы, какие здесь только были – за окном сгущались сумерки. Задернув шторы и проверив на всякий случай ящики стола (даже у таких, как Марзуков, может оказаться в заначке что-нибудь стреляющее), Даша обернулась к направленной на нее камере. Роли на случай успеха были распределены заранее. Она, глянув на себя в зеркальце, поправила волосы, блузку, ослепительно улыбнулась в объектив:

– Бонжур! Я – капитан милиции Дарья Шевчук, следователь по особо важным делам уголовного розыска, Шантарск, Россия, – и поднесла к объективу свое удостоверение, подержала с минуту, чтобы как следует запечатлелось для истории. – Мне удалось раскрыть преступление, нарушающее закон Российской Федерации, именуемый в нашей юриспруденции…

…Когда Марзуков послушно пробубнил в камеру свое искреннее признание (явно радуясь, что разговор идет только о «двадцать пятом кадре», сваливая все на злых дядей Москальца, Агеева и фон Бреве, совративших с пути истинного бедного мальчишечку), неожиданно для него вступила Даша – с рассказом о череде убийств. Марзуков пискнул и дернулся, но получил (уже за кадром) болезненный удар. Заткнулся, скорчившись.

Даша старалась, нагнетая эмоции. «Жульничество в бизнесе – этим, в общем, никого не удивишь, – говорил Флиссак, когда они сюда ехали. – Но убийств наш избиратель не одобряет, особенно массовых. Мы большие гуманисты у себя дома. Напирайте на злых бошей – тут подключится старая французская нелюбовь к соседу, мгновенно вспомнят и Седан, и Марну… Напирайте на то, что вы искренне стремились к свободе, демократии и капитализму, а фон Бреве подсунул вам отравленную конфетку…»