Александр Бушков - Танец Бешеной

Закончив, Даша похлопала оклемавшегося Марзукова по плечу:

– Прекрасно, мон повр анфан… Теперь, говоря словами поэта, вам осталась одна забава. Держать язычок за зубами. Не надо думать, будто Агеев вас пощадит из уважения к вашей цветущей юности, если честно наябедничаете. Да и тестю я на вашем месте не стала бы исповедоваться. Когда на одной чаше весов – жирный валютный счет, а на другой – непутевый зятек, любой дурак догадается, куда качнутся весы…

– Чует мое сердце, он все-таки позвонит, – сказал Флиссак в машине.

– И черт с ним, откровенно говоря, – сказала Даша.

– Все же мне несколько непонятны ваши методы…

– Меня отстранили, – сказала Даша. – Таскали в прокуратуру. Вы уже знаете достаточно, чтобы обойтись без лишних вопросов. Не думаю, что меня посадят или сунут в психушку. Сунут куда подальше, перебирать бумажки в архиве. По медицинским показаниям. И не уволена, и не наказана, но – нет меня. Это кое для кого наилучший выход – человек в таком положении уже никому не опасен и не интересен, сколько бы он ни доказывал с горящими глазами, что он прав и гениален, его похлопают по плечу, фальшиво посочувствуют и постараются побыстрее распрощаться… Только не говорите, что у вас во Франции такого не бывает!

– Бывает, отчего же, – с задумчивым и грустным лицом согласился Флиссак. – Быть может, следует переписать кассету и оставить вам копию?

– Благодарю за щедрый жест, но – бесполезно.

– Не хочу лгать, мадемуазель Дария, возможно, мои наниматели решат, что эту кассету не стоит предавать гласности. Обычно такие дела решаются за закрытыми дверями – смотря который из вариантов предпочтительнее…

– А мне ничем не поможет, если ее прокрутят все ваши телестудии, – сказала Даша. – Не будет же ваш президент просить за меня нашего? И у вас, и у нас и не такое писали – без всяких последствий. Эта кассета меня только в омут потянет… Возьмут и пришьют шпионаж. Вы же не приедете в мою пользу свидетельствовать?

– Не приеду, – согласился Флиссак. – А ваше начальство окончательно устранилось?

– Не то чтобы… – сказала Даша. – Они в таком положении, когда, продолжая меня защищать, рискнут предстать круглыми идиотами. Вас эта пленка устраивает только потому, что за вами – Корпорация… А за нами нет никого. Крутимся, как…

– И все же я не верю, что вы сломались.

– А кто вам сказал, что я сломалась? – фыркнула Даша. – Может, когда-нибудь потом… А пока – подожду. Я на свободе, или где?

– Куда мы едем?

– На тот берег. На станцию «Енисей». Через полчасика пройдет электричка на Семиреченск. Вряд ли вас станут объявлять в розыск, но все равно держитесь осторожнее… В этой одежде и с вашим знанием языка подозрений не вызовете. А может, у вас тоже есть в запасе и российский паспорт? На имя какого-нибудь Сидорова?

Флиссак неподражаемо пожал плечами, вежливо улыбнулся и промолчал.

– Ладно, это ваши заморочки, – продолжила Даша. – В общем, три с лишним часа – и вы уже за пределами Шантарской губернии. В Семиреченске садитесь на первый же поезд западного направления и дуйте до Москвы…

– Мне нужно всего лишь добраться до Новосибирска, – признался Флиссак. – Там в консульстве есть человек… Если я приду без висящей на хвосте погони и с добычей – он поможет. Кассета уйдет через него.

– Ну, ваши проблемы. Черт вас знает, может, вы и не промышленный шпион, а… Все равно, не мое дело. Уматывайте. Потенциальным покойником меньше. Главное, я эту сволочную братию прижала…

– Вы удивительная женщина, мадемуазель Дария, – сказал Флиссак. – Я понимаю Дюруа… Должен вас огорчить, я чисто промышленный шпион. Если бы все зависело от меня… Но я вам даю слово француза: буду драться, как лев, за шумный вариант финала…

– А говорите, в Европе романтики перевелись, – фыркнула Даша.

– Это не романтика, – серьезно сказал Флиссак. – Я получу много денег, и моя репутация укрепится. Без вас этого могло бы и не быть.

– Эх вы, все опошлили… – засмеялась она.

…В ожидании электрички говорить оказалось не о чем. Оба прекрасно понимали, что другому хочется как можно быстрее рвануть прочь, завершать дело. Сидели в машине и молчали. Потом вдали показалась ярко освещенная змея электрички и Даша распахнула дверцу.

Кроме них, на платформе почти никого и не было – две бабки и поддавший мужик с болонкой под мышкой. Электричка остановилась, скрежеща.

– Привет комиссару, – успела сказать Даша. – Бон вояж…

Флиссак вдруг наклонился, поцеловал ее в щеку и быстро вошел в тамбур.

Даша видела, как он ловко, словно коренной шантарец, проталкивается меж людьми и скамейками. Успел еще обернуться, поискал ее взглядом. Нашел. Печально улыбнулся с тем же галльским изяществом. Даша отдала честь на французский манер, электричка скрежетнула и унеслась, свистя, лязгая, погромыхивая.

Даша осталась одна на щербатой бетонной платформе. Мужик с болонкой, как оказалось, встречал жену – каковая тут же сгребла его и потащила к эстакаде, громко удивляясь, где он при отсутствии денег успел нажраться. Бессвязные оправдания утихли вдали.

Некогда было предаваться философским мечтаниям, равно как и унынию.

Она доехала до Дзержинского райотдела, куда еще определенно не дошли сплетни о ее неприятностях с прокуратурой и отстранении, поговорила со знакомыми розыскниками и получила в полное распоряжение комнатушку с телефоном.

Позвонила Глебу, мельком упомянула о сегодняшней битве с превосходящими силами противника. Когда он попытался выразить сочувствие, бесцеремонно послала к черту, велела немедленно вставить в диктофон новые батарейки, проверить аппаратик и положить на него трубку. Потом минут двадцать кратко и логично излагала всю историю – с именами, датами, необходимыми подробностями и своими выводами. В заключение сказала, не слушая его комментариев:

– Если я завтра утром не позвоню, делай с этим, что хочешь…

Даже в сумерках Дом выглядел так красиво, ново и свежо, что в нем, казалось, должны были обитать исключительно добрые и хорошие люди. Светились почти все высоченные окна, на всех трех этажах. Со второго доносились тихие звуки пианино (увы, Даша была не настолько музыкальна, чтобы опознать мелодию), и по двору, огороженному трехметровым, наверное, ажурным металлическим забором, самозабвенно носился, мотая ушами, темно-рыжий сеттер. Среди окрестных панельных девятиэтажек и пятиэтажных «хрущевок» из рыжего кирпича Дом казался случайным марсианским кораблем.

Девочка лет семи бегала вокруг детской площадки, звонко смеялась, звала собаку. Фонари, разбросанные в тщательно продуманном прихотливом беспорядке, заливали весь двор желтым сиянием.