Андрей Дышев - Кодекс экстремала

– Да! – отозвался низкий баритон.

– Господин Гурули? – уточнил я.

– Да, слушаю вас. О чем вы хотите со мной посоветоваться?

– Мне кажется, это дело затрагивает ваши личные интересы.

– Короче, пожалуйста.

– Два дня назад ко мне обратился представитель одной малоизвестной фирмы, которая… как бы мягче это сказать… в общем, которая способствует возврату долгов своим клиентам.

– Так… И что вы хотите?

– Вашего совета. За свои услуги эта фирма просит треть от той суммы, которая лежит на счете «Милосердия»…

– Вы меня шантажируете? – усмехнулся Гурули. – А не боитесь, что я запишу ваш голос на диктофон и через полчаса передам кассету в милицию?

– Нет, не боюсь, – признался я. – Я только что был в милиции, где мне и дали ваши телефон и домашний адрес. Я прошу у вас свои деньги.

– Надо же, какой вы храбрый! А вы уверены, что деньги в самом деле ваши?

Вот теперь начался интересный разговор!

– Видите ли, я уверен в другом: что в Крыму больше нет другого Вацуры Кирилла Андреевича, проживающего в Судаке на улице Истрашкина. А коль так, значит, счет открыт на мое имя.

– Железная логика… Секундочку, я посмотрю свои бумаги… Так, Вацура… Ого! Да у вас приличная сумма.

– О чем и речь.

Гурули сдержанно рассмеялся.

– Значит, вы хотите получить свои деньги назад?

– Совершенно верно.

– К сожалению, вы не одиноки в своем желании. Десятки тысяч вкладчиков хотят того же.

– Выходит, вы мне отказываете?

– Ну погодите, не горячитесь. Надо подумать, где взять такую сумму для самого храброго нашего вкладчика. Вы же, должно быть, знаете, что Милосердова утащила все наличные деньги с собой на тот свет? Там, понимаете ли, тоже жить надо.

– Как раз именно в этом я сильно сомневаюсь.

– В чем – в этом?

Мне показалось, что я ответил достаточно ясно и не было необходимости что-либо уточнять.

– В том, что она утащила деньги с собой.

– Ну да, конечно, – снова усмехнулся Гурули. – Вы, должно быть, материалист. Отрицание загробной жизни и тому подобное.

– Вам не кажется, что наш разговор становится бессмысленным?

– Мне так не кажется. А вы, простите, торопитесь?.. Ах да! Вы ведь по междугородному звоните. Денежки бегут быстрее, чем слова… Еще минутку, даю слово, что не стану слишком разорять вас. Дайте мне два дня, чтобы определиться с вашим вкладом. – Он произнес слово «вашим» откровенно насмешливым тоном. – А потом мы с вами встретимся и, полагаю, решим все вопросы.

– Где мы встретимся?

– Скажем, в восемь часов вечера на взлете за поселком Морское. Там, знаете, когда-то памятник большевистскому десанту стоял, но после усердия вандалов остались лишь ноги матросов. Вот прямо рядом с этими ногами я и буду вас ждать. Как вы будете одеты?

– В серый костюм.

– Хорошо. А я, возможно, подъеду на авто. Вот только еще не решил, на какой именно марке… И последнее, что я хочу вам сказать: если вы на самом деле хотите получить, так сказать, свои деньги, то приходите один, без свидетелей. Мне очень бы не хотелось, чтобы еще кто-либо из наших клиентов, подражая вам, стал брать меня за горло.

И он первым оборвал связь.

Кто утверждает, что самой недоступной тайной для каждого человека является день и час его смерти, тот глубоко заблуждается. После телефонного разговора с господином Гурули я уже мог сказать совершенно определенно: если ничего не менять и отдать себя во власть судьбы, я погибну послезавтра, в восемь часов вечера, у ног морских десантников. Скорее всего меня пристрелят из окна автомобиля, а труп сбросят с обрыва в море.

Леша ждал меня в сквере у памятника бронзового Ленина. Он был готов ехать со мной к коммерческому директору, но, увидев мою кислую физиономию, понял, что наша поездка отменяется.

– Что? – спросил он, складывая на груди руки.

– Меня, кажется, приговорили к смертной казни, – ответил я и вкратце рассказал Леше о разговоре с Гурули.

– Ненормальный! – схватился Леша за голову. – Разве можно так давить на этих людей? Чего ты этим добился?

– Гурули знает, что мой вклад – фиктивный. Его намеки и иронию можно объяснить только этим.

– И какой можно сделать вывод? – задал Леша свой любимый вопрос.

– А такой, что милиция была очень права, когда арестовала его, и не права, когда отпустила.

– По-твоему, убийца – он?

– Возможно, возможно. – Я рассеянным взглядом скользнул по памятнику. – Хорошо бы устроить очную ставку и показать этого Гурули «начальнику лагеря». Я больше чем уверен, что мой бомж узнает в Гурули любовника Татьяны. И второй вопрос: имеет ли Гурули доступ к наркотикам? Если на эти вопросы мы получим положительные ответы, можно будет сказать, что круг замкнулся. Мой бродяга на сегодняшний день – единственный свидетель, если не считать пропавшей Танюши.

– Ты всерьез думаешь, что милиция снова посадит Гурули за решетку?

– Конечно, ей будет это не совсем просто сделать. А с другой стороны, угрозы Гурули обнародовать списки высокопоставленных вкладчиков из-за решетки не так уж будут и слышны. А до суда дело может и не дойти.

– Как это – не дойти?

– А так. Внезапный сердечный приступ – и коммерческого директора вынесут из СИЗО ногами вперед. Он это хорошо понимает и постарается сделать все, чтобы за решетку попал другой. Любопытно вот еще что: почему Гурули до сих пор не за границей? Чего он ждет, обладая гигантской суммой?

Я взглянул на Лешу и понял, что его внимание потихоньку рассеивается. Кажется, он думал уже не столько о том, почему Гурули не уехал за границу, сколько о пиве и пляже. Все верно. У человека отпуск, а я навязываю ему свои дурацкие вопросы. Убийство Милосердовой для Леши – все равно что детективный роман для курортника. Его интересно почитать, но в меру. А потом захлопнуть книгу и пойти к морю за телесными удовольствиями.

Мы расстались здесь же. Я заскочил в милицию, чтобы рассказать Кнышу о разговоре с Гурули, но Володя был занят – сидел в классе для инструктажа. Махнул мне рукой.

– Будь дома, я тебе позвоню!

Я вышел, как и зашел, – через главный вход. Митинг закончился, эмоции обманутых вкладчиков поутихли, и они разошлись по своим домам. На асфальте лежал надорванный лист бумаги: «Гурули! Где ты закопал денежки?»

Я вернулся в Уютное пешком. Если Кныш предупредил, чтобы я был дома, значит, он хотел сообщить мне нечто интересное, что не терпело отлагательства. Я почти машинально разделся в прихожей и пошел под холодный душ. Мне казалось, что голова уже распухла от изобилия информации, в которой я постепенно переставал ориентироваться. Новые факты наслаивались на старые, и те уже не казались интересными и в какой-либо мере полезными. Это говорило одновременно о двух вещах: о том, что я устал, и о том, что я так и не научился систематизировать факты, то есть из нескольких мелких делать один веский. Подсознательно мне хотелось вместе с потом смыть и всю память, нашпигованную спутавшимися и противоречивыми мыслями, выводами и предположениями, а затем, выйдя из душевой и вытеревшись полотенцем, начать работу над делом об убийстве Милосердовой заново.