Андрей Дышев - Морской узел

– Мне кажется, что в качестве частного детектива я принесу городу и отечеству больше пользы, – высокопарно ответил я.

– Больше пользы, – проворчал мэр, не очень довольный моим ответом. – У меня на счету каждый человек, не предавший меня, сохранивший совесть и честь. Я могу доверять лишь маленькой кучке отважных ребят из отряда специального назначения. Они – моя последняя надежда. Их мало, и они дерутся здесь, словно в тылу врага. На каждого из них милиция завела уголовное дело. На офицеров МГБ – уголовное дело! – громче повторил он и потряс пальцем. – Неслыханная дерзость и наглость. А ты удивляешься, что кого-то арестовали по ложному обвинению.

– Не «кого-то», – уточнил я. – А мою любимую женщину.

– Что ей ставят в вину?

– Поджог «Горки».

Мэр всплеснул руками, вскочил с кресла и стал ходить по палате. Я тоже встал, наблюдая за мэром с тревогой.

– Негодяи! Негодяи! – повторял он. – Она мусульманка?

– Нет, – ответил я и тотчас несколько смягчил ответ: – Не думаю…

– Тогда странно. Кто арестовал?

– Дзюба, – ответил я, уверенный в том, что эта фамилия мэру ни о чем не скажет, но оказалось наоборот.

– Ах вот оно что! – воскликнул он. – Дзюба – это главный придворный провокатор и ударный кулак Сиченя. Весьма скользкий и опасный тип. Ему готовят кресло министра внутренних дел, а на время предвыборной кампании он получил почти неограниченную власть. Боюсь, сынок, я ничем не смогу тебе помочь. Дзюба что-то от тебя хочет.

У меня похолодело в груди.

– Неужели к вашим словам не прислушается прокурор, если вы позвоните ему? – произнес я, не желая сдаваться и опускать руки. – Пусть Дзюба ограничится хотя бы подпиской о невыезде. Он держит невинную девушку в камере для уголовников!

– Увы, – с горечью переживая свой стыд, ответил мэр. – Прокурор начнет лицемерно заверять меня, что возьмет это дело под свой контроль, но даже палец о палец не ударит, чтобы сломать замысел Дзюбы. Это одна компания. Они все заодно. Сейчас я бессилен перед ними.

Не передать словами ту тоску, которую я испытал. Передо мной стоял человек, по моему разумению, наделенный немалой властью. И он не мог решить пустячной проблемы, которую замутил какой-то там милиционеришка. Просить, умолять было бесполезно. Убитый бессмысленностью своего усердия, я пошел к двери.

– Буду рад, если ты сможешь прищемить хвост Дзюбе, – сказал мэр.

– Вы не представляете, Александр Ильич, как я был бы этому рад, – пробормотал я и, распахнув дверь, чуть не выбил поднос с лекарствами из рук медсестры.

– Ну-ка, сынок, погоди! – вдруг позвал меня мэр и жестом показал медсестре, чтобы она подождала за дверью.

Я вернулся, полагая, что мэру захотелось закончить наш разговор на оптимистической ноте, соединив наши стаканы еще разок. Но он лишь написал что-то на клочке бумаги и протянул мне.

– Возьми. Может, пригодится. Это телефон мятежного командира отряда, о котором я тебе говорил. Зовут его Стас Поляков. Я ему тоже позвоню и отрекомендую тебя в лучшем виде. Только очень постарайся, чтобы этот номер не попал в чужие руки.

Я сжал бумажку в ладони и не разжимал ее до тех пор, пока не вышел за пределы санатория. Сел на лавочку, где между реек застряли треснутые кипарисовые шишки, и набрал номер командира мятежного отряда, сохранившего преданность мэру города.

Я долго слушал длинные заунывные гудки, потом отключил телефон и смял бумажку. Если уж мэр города признал свое поражение, то для меня, упрямого жука, это будет даже не поражением. Это тенденция, естественный процесс. И надо покориться и расслабиться – то есть сделать то, что до меня сделал более сильный и властный человек.

– В городское управление внутренних дел, – сказал я таксисту и, уже когда захлопывал дверь машины, мимоходом обратил внимание на густые кусты сирени, которые зеленым дымом клубились над тротуаром. Мне показалось, что за листьями мелькнула до боли знакомая рыжая физиономия.

Я позвонил Дзюбе из бюро пропусков по внутреннему телефону.

– Ты уже здесь? – приветливо воскликнул Дзюба. – Сейчас я за тобой спущусь!

Вот и конец истории, думал я, стоя у проходной, куда подъезжали машины, забегали люди в форме, боязливо заходили штатские, и дверь безостановочно ходила туда-сюда, словно птичье крыло. Так надо было сделать сразу, когда ко мне домой приехали оперативники. И зачем убегал, зачем прятался, затевал спектакль с похоронами? Вот и вышел Дзюба – в форменной рубашке с полковничьими погонами, без головного убора. Увидел меня, махнул рукой. Офицеры, оказавшиеся рядом с ним, остановились, вытянулись в струнку, руки взметнулись к козырькам фуражек. На лицах подчиненных появилось униженное подобострастное выражение. Дзюба шагнул ко мне, не замечая людей, обступивших его, словно они были бесплотными тенями, протянул мне руку – широкую, крепкую ладонь.

– Где это ты так подпалился? – спросил он, разглядывая мое лицо, но сразу же забыл о своем вопросе, положил ладонь мне на спину и подтолкнул к двери.

Я видел, как в холле напрягались милиционеры, как щелкали каблуками. Я шел рядом с Дзюбой, огороженный кругом его власти, и словно тоже источал ее, и мне отдавали честь, и меня боялись, и сладкая, по-детски бурная фантазия не заставила себя долго ждать: я приказываю всем встать в строй и отправиться далеко-далеко, в леса и горы, и там валить сосны и добывать руду… Перед лестницей Дзюба вдруг замедлил шаг и, улыбаясь, посмотрел куда-то в сторону. Я невольно проследил за его взглядом. Слева от лестницы приоткрылась тяжелая, обитая железом и снабженная электрическим замком дверь, и за ней я увидел узкий коридор, освещенный тусклыми лампочками. Посредине он был перегорожен решеткой, сваренной из черной ребристой арматуры. За ней, в тени, я успел увидеть неподвижную фигуру Ирины; мне показалось, что она спит сидя, опустив голову на ладони… Металлическая дверь захлопнулась, лязгнул замок. Я остановился, чувствуя, что уже готов кинуться на дверь и сорвать ее с петель. Дзюба попытался взять меня за руку. Жалость к Ирине стала душить меня с такой силой, что у меня закружилась голова. Когда я вижу, как обижают слабого, близкого мне человека, мудрость всегда уступает место дерзкой глупости, и тогда я готов наломать дров.

– Да что ты дергаешься? – тихо произнес Дзюба. – Сейчас мы освободим твою подругу.

– Сейчас? – переспросил я, продолжая смотреть на дверь.

– Да, через несколько минут. И тебе это почти ничего не будет стоить.

Мне очень хотелось ему верить. Но что ж я не догадался крикнуть Ирине? Увидев меня, она поняла бы, что скоро будет свободна… И почему я иду дальше за Дзюбой по лестнице, почему не остался у железной двери? Почему не поставил ему ультиматум: «Или ты сейчас выпускаешь Ирину, или твое управление превращается в руины». Он завораживает меня демонстрацией благожелательности. И мне, сколько раз обжигавшемуся на излишней доверчивости к людям, снова хочется верить Дзюбе. Хочется верить, что можно найти с ним общий язык, договориться – как со старым приятелем, как двум мужикам, которым противны мелочные амбиции и желание возвыситься за счет другого. Ну что может быть проще? Что может быть яснее, чище и точнее, нежели открытые взгляды, открытые сердца да две наполненные рюмки?