Андрей Дышев - Русский закал

Я оглянулся. Борьба вокруг куртки была в самом разгаре, и от шевелящегося, шуршащего черного холма уже отползали изувеченные, с оторванными лапами пауки. Опасаясь, как бы основная масса тварей не хлынула в обратном направлении, я, перекрестившись, опустил руку в нишу.

Рука ушла туда почти по локоть. Я нащупал гладкие, словно отшлифованные водой стенки, и мне показалось, что ниша пуста, но у самого дна мне точно в ладонь ткнулся холодный тяжелый предмет, я вытащил его, не разглядывая, сунул под майку и, наступив ногой на взвод раненых тварей, прыгнул к спасительной веревке.

Я выкарабкался наружу, спрыгнул с пирамиды в пружинящие заросли, отошел от нее подальше, все еще испытывая гадливое чувство, будто пауки продолжали ползать по мне, и только тогда вытащил из-за пазухи находку.

Это была фигурка зеленоглазого дракона размером в две ладони. Плоская, словно снятая с герба, она была отлита из желтого металла, и я подозревал, что из золота, причем выглядела совершенно новой. Из раскрытой пасти дракона спиралью раскручивался язык, доставая едва ли не до ушей, такими же завитушками был закручен и его хвост, усеянный острыми шипами. Единственный зеленый глаз дракона сверкал в лучах солнца холодным глубинным светом и переливался оттенками, будто подмигивал мне.

Другая сторона фигурки – плоская и гладкая, была покрыта паутинкой мелких знаков и иероглифов, смысл которых мне понять, конечно, было не дано. Еще не веря такой редкостной удаче, я крутил в руках это золотое божество, взвешивал его на ладони, качал головой и оглядывался вокруг – неожиданно появилось странное ощущение, что я здесь не один и кто-то уже давно следит за мной из-за кустов.

Я вернулся к рюкзаку и долго прятал-перепрятывал сокровище, но так и не нашел для него надежного места. Под ногами у меня вдруг хлюпнула лужа, и ботинок поехал по скользкому грунту. Одновременно с этим пришла оригинальная идея.

Через полчаса я держал в руках тяжелое и сырое глиняное блюдо, в каких местные индейцы хранят и перебирают рис. На солнце оно быстро высыхало, а чтобы не растрескалось, я смазал его густым клейким соком, который выдавил из листьев колючего кустарника. Так обрабатывала глиняную посуду жена Эрасмо, и я успешно перенял ее опыт.

Высохшее и затвердевшее как камень блюдо я спрятал на дне рюкзака, накрыв его сверху палаткой.

Я продолжал путешествие. За двадцать дней мне удалось пройти примерно километров четыреста – благодаря тому, что установил для себя четкий ритм: два-три дня я шел напряженно, преодолевая в день по тридцать километров, затем день-два отдыхал, то есть шел медленно, пополняя запасы провианта охотой. Населенные пункты, которые были указаны в маршрутном листе, я нарочно обходил стороной, экономя время.

Охотился я в основном на птиц, но один раз подстрелил карликового оленя килограммов на тридцать, трижды – маленьких кабанчиков (там все звери были почему-то карликовые), много раз стрелял обезьян. К этой экзотической еде меня приучил Эрасмо. Сначала я испытывал чувство брезгливости – человекообразное существо все-таки! – но потом быстро привык. По вкусу мясо обезьяны напоминало свинину, только очень жесткую. Если попадались змеи, то я не пренебрегал и ими. Они, как ни странно, по вкусу были как курица, поэтому я с удовольствием поджаривал их на костре, нанизывая круглые кусочки на палочку на манер шашлыка. Чтобы мясо не портилось, я разрезал его на мелкие кусочки, солил и коптил над костром. Высушенные кусочки достаточно было размочить в воде, чтобы они стали пригодными к употреблению. В таком сублимированном виде мясо хранилось на жаре в течение нескольких дней.

Я не знал, в какой именно день пересек границу с Бразилией, но в том, что это произошло, был уверен. Я не встретил никаких погранзастав, столбов и, разумеется, колючей проволоки. На карте эта граница обозначена прямой линией, которую правители обоих государств, не мучаясь изысканиями на местности, провели по линейке.

Где-то недалеко от границы и произошло одно событие, которое в моей дальнейшей судьбе сыграло если не решающую, то очень важную роль. Как-то я наткнулся на скалу, густо поросшую кустарником и оттого отлично замаскированную в дебрях сельвы. В толще скалы были высечены гигантские каменные ворота с изображениями солнца и двуглавой змеи. Этот узор напомнил мне нишу в гробнице в виде солнца – что-то общее было в этих символах. Я всегда помнил, что везение не может длиться бесконечно и надо уметь вовремя остановиться, но здесь на меня что-то нашло. Я почему-то был совершенно уверен в том, что у меня началась светлая полоса, что мне непременно повезет опять и в этой пещере я найду не менее прекрасное сокровище, чем в пирамиде мертвого города.

При помощи палки, бинта и бензина я сделал факел, который, по моим расчетам, должен был гореть не меньше пятнадцати минут, и, перекрестившись, зашел в пещеру. Ходы ее представляли собой сложный лабиринт. Сразу же тоннель разделился на два рукава, и я пошел вправо. Через несколько десятков метров – опять разветвление, затем – снова. Попадались крутые обрывы, куда спуститься без специального снаряжения было невозможно, и я обходил их стороной. Все время, пока я шел, до меня доносился отдаленный шум воды, очень напоминающий рев зверя. Источник звука определить было сложно, казалось, сами своды излучают его. Но не это вызывало у меня некоторый дискомфорт, и даже не огромные поселения летучих мышей-вампиров, а спертый, со странным привкусом воздух.

Я интуитивно почувствовал опасность и, не дожидаясь, пока факел догорит до конца, повернул обратно. Жадность наказуема, Кирилл Андреевич, сказал я себе, выходя из пещеры и все еще чувствуя во рту неприятный привкус.

Об этой пещере я забыл на некоторое время. Солнце, по которому я ориентировался, вывело меня к поселению племени токано. Никогда я не предполагал, что за двадцать дней одиночества могу по-настоящему затосковать по человеческому общению. Не думая об опасности, я быстро вышел из джунглей и, словно вернувшись в родной крымский поселок, уверенно зашагал между хижин, здороваясь налево и направо, и, естественно, сразу оказался в центре внимания детей и собак, а пятью минутами позже – всего поселения.

В деревеньке жило человек двести полуголых, длинноногих и худосочных индейцев. Испанского языка, как я сразу выяснил, они не знали, обходились своим – в несколько сотен слов, которым, кстати, я овладел в рекордно короткие сроки и без особых усилий. За неделю, которую вынужден был провести с аборигенами, я научился довольно сносно разговаривать.

Индейцы жили большими семьями – человек по двадцать – в хижинах из веток и бамбуковых листьев. Поскольку в этом районе джунглей часто шли дожди и в то же время было очень жарко, то хижины сооружали с тем расчетом, чтобы в них постоянно гулял прохладный сквознячок: возводили лишь одну крышу на подпорках, и никаких стен, тем более – дверей. Несмотря на то, что крыши строили из бамбуковых листьев, они были достаточно прочными и верно служили своим хозяевам, если верить их рассказам, лет десять. Спали индейцы в гамаках, и мне, естественно, тоже предложили приобщиться к такой своеобразной постели. После нескольких безуспешных попыток уложить себя в гамак я сильно засомневался в том, что мне удастся здесь хотя бы один раз выспаться. Элементарная с виду конструкция оказалась достаточно сложной в эксплуатации. Для того чтобы удержаться в гамаке без риска свалиться и свернуть себе шею, нужно было ложиться как-то по диагонали, причем руки скрещивать на груди и не ворочаться во сне. Стараясь не обидеть чувств индейцев, я от всего сердца поблагодарил за предоставленный гамак и попросил у вождя разрешения жить в своей палатке. Глава администрации великодушно согласился, лично указал место, где белому человеку было разрешено возвести свой странный, закрытый со всех сторон матерчатый дом.