Андрей Дышев - Щекочу нервы. Дорого

Он быстро вынул коробочку из кармана, выудил из нее баночку, открыл крышку. Сверху – ватный тампон. Юдин заметил, что у него трясутся руки. Ватку скрутил влажными пальцами и выкинул в мусор. Вытряхнул из баночки в чашку не меньше двух десятков маленьких оранжевых таблеток и сразу же присыпал их ложкой растворимого кофе. Залил кипятком. По кухне разлетелся терпкий запах. Сахара надо побольше, чтобы забить вкус таблеток. А есть ли у них вкус? Если они горькие, то Гертруда Армаисовна не станет пить и наверняка заподозрит неладное… Юдин стал вспоминать, морщилась ли Мила, когда принимала омнопол. Да как тут вспомнишь, если в последние годы на ее лице бессменно присутствовало покорно-омерзительное выражение, словно она носила зубные протезы, доставшиеся ей по наследству от покойной тетушки.

Юдин тщательно размешивал таблетки и сахар в чашке. Старался делать это так, чтобы не звенело. Потом открыл окно и кинул в разные стороны пустую баночку и коробочку от лекарства. Когда улики уже были в полете, он подумал, что надо было коробочку порвать и смыть в унитазе, а баночку раскрошить молотком и выкинуть в мусоропровод… Опыта нет! Первый раз в жизни он делает это… Если, конечно, не считать банк. Но там он играл. Можно сказать, репетировал. Входил в роль. И вот наконец вошел.

Он смотрел на черную поверхность адского напитка, где кружилась в хороводе радужная пенка. Осторожно поднес к носу, понюхал. Пахнет только кофе, больше ничем… Он вдруг испугался – вдруг не донесет, споткнется и выплеснет бесценную жидкость на ковер. Только через эту бездонную черноту в чашке лежал его путь к прежней свободе.

Он зашел в спальню. Гертруда Армаисовна продолжала пересчитывать купюры. Она уже обложилась ими со всех сторон, и можно было подумать, что посреди кровати сидит женщина в юбке, по-цыгански широкой, серо-зеленого цвета… Юдину вдруг стало страшно. Он на мгновение представил, как Гертруда Армаисовна будет лежать на купюрах, прижимаясь к ним щекой, неподвижная и бездыханная, а из ее рта на портрет президента будет вытекать тягучая черная слюна…

– Что это вы бледный такой? – спросила она.

У него перехватило дыхание, и он смог лишь молча протянуть ей чашку. Взгляд Гертруды Армаисовны прожигал его кумулятивной струей.

– Сколько ложек сахара? – спросила она, с подозрением глядя на кофе.

– Две… – с трудом произнес Юдин, тотчас закашлялся и поправил: – То есть три…

– Вы что?! – звонко возмутилась Гертруда Армаисовна. – Я же сладкое не употребляю! У меня же фигура!

Кажется, Юдин испытал облегчение. Он ожидал, что Гертруда Армаисовна сейчас вернет ему чашку. Но она вдруг отхлебнула, посмаковала и буркнула: «Сойдет!»

Он едва держался на ногах. Его корежило, выгибало, как червя на рыболовном крючке.

– У вас такой вид, – сказала Гертруда Армаисовна, делая еще глоток, – словно вы подсыпали мне яду.

Юдин по-идиотски захихикал. Его лицо полыхало, он явственно ощущал нестерпимый жар, который шел от его щек и лба; тепло разливалось по груди, обжигало руки. Он понял, что еще мгновение – и он упадет. Из последних сил он схватился за ручку двери, которая, как ему показалось, была намылена.

Гертруда Армаисовна медленно выпила кофе, с любопытством посмотрела на дно чашки, почему-то покачала головой и вытерла ладонью коричневые «усики».

– Спасибо, – сказала она, протягивая Юдину чашку. – Но мне кажется… М-м-м… Это «Арабика»? Или…

– «Императорский», – мертвыми губами ответил Юдин, с ужасом всматриваясь в глаза женщины. Ему уже виделась в них матовая пелена, он различал мутнеющий хрусталик и угадывал леденящее угасание. Гертруда Армаисовна прислушивалась к своим чувствам. Она замерла, нахмурила лоб, приложила ладонь к груди, словно пыталась отогнать дурные мысли.

– Здесь тридцать тысяч, – сказала она рассеянно, словно вдруг забыла, для чего она считала эти деньги и какой смысл имеет их количество. Кое-как сгребла их в кучку, несколько купюр, кружась, как осенние листья, упали на пол. – Спать хочу, умираю, – добавила она и виновато взглянула на Юдина. – Ваш кофе на меня совсем не действует.

Она зевнула… Еще было не поздно схватить ее в охапку, отнести в ванную, заставить выпить трехлитровую банку воды, а потом сунуть ей два пальца в рот, надавить на корень языка… Еще не поздно… Юдину казалось, что он сам выпил кофе с лошадиной дозой снотворного. Его тело затвердело, словно парафин на холоде. На несгибающихся ногах он вышел из спальни, тихо прикрыл за собой дверь и кинулся в ванную. Ему казалось, что он сам отравлен и теперь умирает… Какой ужас! Что он сделал!

Тугая холодная струя ударила ему в затылок, просочилась сквозь волосы, нитевидными струями полилась по щекам, лбу и шее. Юдину казалось, что голова его шипит и испускает пар… Почему? – думал он. Почему так страшно? Ведь он уже убивал, он уже перешагнул через этот Рубикон, и суть его поступков в банке и здесь была одна. К тому же там, в банке, все было намного ужаснее, он хладнокровно расстреливал людей в упор. А здесь он всего лишь приготовил кофе и добавил туда лекарство. И Гертруда Армаисовна просто засыпает… Его колотил крупный озноб. Кое-как вытерев голову полотенцем, он на цыпочках прошелся по квартире и замер перед дверью в спальню… Наверное, все уже свершилось.

Он осторожно приоткрыл дверь. Сначала увидел ее ноги, подмявшие под себя купюры. Потом – раскинутые руки, разметавшиеся по жениной подушке волосы. Глаза закрыты, лицо немного бледное, но спокойное. На нем не отразилось приближение смерти. Не было ни агонии, ни судорог, ни мучений. Гертруда Армаисовна легко перекатилась из этого мира в другой. Она уже там?

Он долго не мог решиться подойти к ней. Неподвижное тело притягивало взгляд, и Юдин поймал себя на том, что смотрит на него почти с удовольствием, с необъяснимым восхищением, словно он был художником или ваятелем и любовался только что завершенным произведением искусства. В ней почудилось Юдину что-то близкое, почти родственное. Это тело теперь принадлежало ему, ибо он осуществил масштабное и страшное: отделил его от жизни. Юдин сделал шаг, медленно опустился перед кроватью на колено и коснулся ее руки…

И вдруг его как обухом по голове ударили! В дверь позвонили. У Юдина остановилось сердце, и мгновенно заледенела рука. Он поднялся на ноги, широко распахнутыми глазами уставился на приоткрытую дверь спальни и превратился в манекен. Кто это? Соседка? Или милиционер? Или группа захвата?

Он не знал, что делать. Перепуганное сердце стало биться в грудную клетку, словно требовало, чтобы его выпустили, ибо не желает оно сидеть внутри ненадежного человека, с которым происходит черт знает что.