Андрей Дышев - Сладкий привкус яда

Сквозь шум и треск помех я услышал далекий голос дежурного связиста. Инспектор спросил у него, готов ли тот принять информацию особой важности. Разговор шел на английском. Я встал с кресла и принялся прохаживаться по комнате, рассматривая закопченные стены. Комната была изолированной, никаких других дверей, кроме входной, в ней не было. Маленькое окошко наполовину было закрыто фанерой, наполовину – мутным стеклом. Если его аккуратно выставить, думал я, то все равно нельзя будет пролезть – плечи застрянут.

Инспектор докладывал об исчезновении «русской двойки» обстоятельно. В выводах он был сдержан, зато живо обрисовал сложные погодные условия и те трудности, которые выпали на его долю.

Обойдя комнату, этот экзотический офис начальника радиостанции, я встал за спиной инспектора, вполуха слушая его доклад. На стене, над станцией, были приколоты терновыми шипами разновеликие бумажки с приказами и распоряжениями, графиком выхода на связь и перечнем радиочастот. Я скользил взглядом по списку частот, предназначенных для связи с различными анчолами [9]. Деревня Хэдлок была дописана внизу от руки в столбце с другими деревнями.

Начальник станции, заметив мой интерес, собрался было прокомментировать список, но в это время его вниманием всецело завладел инспектор, пуская в эфир прозрачные намеки на криминальную основу происшествия в горах. При этом он ссылался на дискету с программой «Создание портретов» (в переводе на русский его термин прозвучал именно так) и на ксерокс «прайса с услугами в области транссексуализма». В общем, я за голову схватился, представив, в каком виде придет моя информация из Непала в МВД России. Утешило только то, что инспектор старательно, по буквам передал имена Родиона и Столешко.

Я вышел на крыльцо, если так можно было назвать грубо сколоченную реечную решетку, брошенную под ноги, и две красные пустые бочки из-под соляры, стоящие перед входом на манер колонн. Ветхая дверь «STATION-MASTER» не имела никаких признаков замка, что отозвалось в моей груди теплой волной нежности к скромной и честной жизни горных непальцев. Я обратил внимание на кривое высохшее полено, приставленное к стене. Оно стояло здесь не случайно, но было пригодно разве что для изготовления горбатого Буратино. Судя по всему, начальник подпирал этим поленом дверь на ночь.

– Скажите, – обратился я к начальнику, который с раскрытым ртом нависал над инспектором, – вы не видели в деревне девушки с рюкзаком?

– Альпинисты и туристы заходят сюда часто. Были и девушки, – ответил начальник.

Он не совсем точно понял меня, но я не стал уточнять. Она так просто не успокоится, думал я о Татьяне. Спать не будет, есть не будет, в лепешку расшибется, отыскивая новые доказательства того, что криминала не было. А вот этого-то мне и не надо… И все же жалко девчонку. Раз она так мечется, значит, очень боится потерять работу у князя. Но с другой стороны: если что и случилось с Родионом, разве за его жизнь вправе отвечать простой делопроизводитель?

– …Однако вертолет внезапно стал терять высоту, – диктовал в микрофон инспектор. – Мне удалось выяснить, что произошла поломка одного из маслопроводов, это и привело к заклиниванию двигателя. Я подготовил пассажиров к аварийной высадке…

Я вспомнил, как мы кувыркались в салоне, словно в шейкере. «Ничего не скажешь, подготовил он нас, – подумал я. – Королевский орден зарабатывает».

– Вы не могли бы устроить меня на ночлег в этом доме? – спросил я у начальника.

Землистое лицо непальца стало еще темнее от выражения глубочайшего сожаления. Прежде чем дать мне отлуп, он долго теребил вязаную бордовую безрукавку и несколько раз тяжело вздохнул.

– Для приезжих у нас есть отель «Як», – ответил он.

– Далеко отсюда?

– Это рядом с моим домом. Минут десять… Вы поможете отнести инспектора ко мне?

– Вертолет будет завтра утром, – сказал инспектор, снимая наушники, и, взглянув на меня, добавил: – А вашу информацию отправят в Москву не позднее завтрашнего утра.

Я пожал инспектору руку и взялся за носилки.

Гостиничный номер здорово смахивал на тюремную камеру с той лишь разницей, что на окне не было решетки, как, собственно, и стекла. Завешенное синтетической противомоскитной сеткой, оно пропускало в комнату все сказочные звуки и запахи непальской деревни.

Смеркалось. Я сидел за хромым столом, который не падал только потому, что опирался о стену, которая, в свою очередь, не падала благодаря двум крепким бамбуковым шестам, подпирающим ее от пола. На чем держался пол, я не знал, архитектурный модерн отеля «Як» выходил за пределы моих познаний о строительстве. При скупом свете керосиновой лампы я убивал время, читая дневник Столешко. Это было скучное и занудное описание восхождения на Канченджангу, изобилующее монотонным перечислением малозначимых событий: «Проснулся. Встал. Оделся. Погода так себе. Ел рис…» — и душевных страданий, вызванных завистью к более удачливым членам команды: «Эта шепелявая сволочь обещала, что двойка Гарвенко – Сидорич закинет кислород вштурмовой лагерь для меня и Пацюка, чтобы мы поднялись туда налегке и сохранили силы для последующего штурма вершины. Но вчера вечером он передумал и сказал, что двойка Г. – С. выйдет на штурм первой, а мы с Пацюком будем обеспечивать ихнее восхождение. Акогда мы пойдем – хрен его знает. Всю ночь не спал из-за этого. Кому-то „бабки“ и почет, а кому-то кукиш со смальцем..»

Из тетради выпало помятое письмо Столешко, которое мы сочинили в гостинице в Катманду. Татьяна, когда прочитала его, удивительно быстро догадалась о том, что это «липа». И про конверт, которого никогда не было, не случайно спросила. Умная головушка, не спорю. Вот только ее предположение, что почерк Столешко выдает в нем «виртуоза лжи», – слишком смелое заявление. Нормальный, на мой взгляд, парень, согласился помочь нам. Не бескорыстно, конечно. Но кто сейчас помогает кому-либо бескорыстно?

Я прикрутил фитиль, встал из-за стола и подошел к окну. Сумерки засыпали ущелье темнотой быстро и безнадежно. Улица притихла. В оконных проемах хибары напротив тускло светились керосиновые лампы, по темным стенам и потолкам двигались тени. Я видел сферу странной и непонятной для меня жизни непальской семьи, пространственной, как Гималаи, не загруженной проблемами цивилизации, аскетической настолько, что мой избалованный организм воспринял бы ее как жестокое наказание. Если бы эти люди могли заглянуть мне в душу, прочитать мои мысли, то приняли бы меня за инопланетянина, интеллект которого работает в ином измерении. И спросили бы меня непальцы: «А зачем это все надо?» И я не смог бы ответить.