Андрей Дышев - Я бриллианты меряю горстями

– Почему ты так думаешь?

– Я так чувствую. Двоих он уже грохнул. Я на очереди. Все планомерно, внезапно и аккуратно.

Назарова ничего не ответила. Встала с подоконника, вплотную приблизилась к Гере и опустила руки ему на плечи. Он подумал, что она решила рассчитаться за информацию. Ему нужно было другое.

– Лучше узнай его фамилию.

– Лучше? – рассеянно переспросила она. – Ты думаешь, это лучше?

Гера пожал плечами:

– Мне так кажется. Ты ведь легко можешь узнать его фамилию и телефон.

– Да, – прошептала она. – Очень легко… Что еще?

– И номер пейджера Макса.

– Разве ты его не знаешь?

– Нет. Макс никогда мне его не давал.

Она опустила руки и стала медленно ходить по комнате, касаясь рукой зачехленной мебели. Гера рассматривал рисунок, который расплылся по стенкам чашки, и мечтал, чтобы хозяин «Ауди» уже завтра сидел за решеткой. Когда он окажется в камере и следователь Назарова будет допрашивать его, то уже некому будет разыскивать черный кейс с вензелем «&» под ручкой. А если его некому будет разыскивать, то он, Гера, будет спокойно жить, любоваться кейсом каждое утро и каждый вечер, смахивать с него пыль и фантазировать на тему его содержимого. Ожидание чуда – это сказка, и она начнется тогда, когда следователь Назарова восстановит справедливость и посадит убийцу.

Назарова щелкнула зажигалкой. Вдоль ее шеи, щеки и виска заструился тонкий дымок. Она не курила, а просто держала зажженную сигарету у груди и задумчиво смотрела в окно, словно позировала художнику.

– А я тебя сразу раскусил, – сказал Гера.

Она посмотрела на него. Это был приятный взгляд, ласкающий будущее. Так иногда смотрят матери на своих детей, когда те возятся в песочнице или размазывают кисточкой по альбому краску.

– А тебе это надо?

– Надо, – ответил Гера.

– Лемешев Павел Сергеевич. Двадцать два – одиннадцать – сорок пять, – с ходу ответила Назарова, удивляя Геру своей осведомленностью и памятью. – Это телефон его секретаря.

– Секретаря? Значит, телефон рабочий? И кем он работает, этот Павел Сергеевич?

– Кем работает? – переспросила Назарова, все так же глядя сквозь Геру в окно. – Никем. Он губернатор Зареченской области.

О дожде в вагоне метро узнаешь по запаху, который издает мокрая одежда пассажиров. Пока Гера ехал от «Тушинской» до «Баррикадной», в вагоне было вполне просторно и свежо, и он даже уступил место бабушке, так как можно было вполне комфортно стоять у торцевой двери. Но на поверхности земли вдруг случился какой-то вселенский потоп, и на «Пушкинской» в вагон хлынули мокрые, смеющиеся, терпко пахнущие одеждой люди. Геру тотчас придавили к двери две липкие и возбужденные девушки очень смелых размеров, с которых следовало бы брать двойную плату за проезд. Девушки, решительно отвоевывая себе место в вагоне, придавили Геру к торцовой двери и схватились за поручни. Он почувствовал себя водителем современной иномарки, у которой сработала подушка безопасности. Причем подушка заблокировала выход, подавляя любую попытку выбраться из душного плена.

В общем, он проехал лишнюю остановку, выбравшись из вагона вслед за девушками и жадно хватая ртом свежий воздух. Час пик в метро вынуждал подчиняться некоторым правилам, например идти в общем потоке с одинаковой скоростью и, не колеблясь, выбирать направление на развилках. Но Гера, привыкший к просторам и безлюдью дачного поселка, болтался в переходе, как футбольный мяч в разгар матча. Пока он читал вывески, его толкали и материли. Из метро он выбрался с изрядно накрученными нервами и тотчас попал под ливень.

В итоге он добрался до дома Дины в критическом состоянии, напоминая фугас особой разрушительной силы в руках неумелого сапера. На кнопку звонка он надавил с такой силой, словно намеревался продырявить пальцем стену, и не отпускал ее до тех пор, пока дверь не открыли.

На пороге стоял Влас, дебильный братец Дины, и что-то жевал.

– Оба-на! – воскликнул он, сразу узнав Геру. – Какие люди! Покупатели недвижимости! Милости просим! Ботиночки можно не снимать… Ты что, описался?

Бить человека в его же собственной квартире – предел наглости. Гера это понял в последний момент, когда уже сжал кулак и мысленно послал его в нос Власа. Каким-то чудом сдержавшись, он сквозь зубы спросил:

– Мать где?

– Моя? – зачем-то уточнил Влас. – В санаторий уехала! Нервы лечить.

– А Дина дома?

– Не пришла еще! – радостно ответил Влас. – А ты проходи в свою комнату. Не стесняйся. Нам теперь с тобой вместе жить… Может, по соточке пропустим?

Геру тошнило от общения с Власом. Невыносимо хотелось на улицу, под дождь, смыть с себя эту омерзительную атмосферу коммуналки.

– Я дал твоей матери паспорт, – сказал он, не поднимая глаз. – Посмотри, где он там может лежать.

– Найн проблем! – охотно согласился Влас. – Сейчас найдем. Айн момент! Их бин бригадир. Айн, цвай, полицай…

Скользя носками по паркету, словно конькобежец, он подъехал к двери комнаты матери, раскрыл ее, на мгновение задержался на пороге, затем повернулся и предложил:

– Будет лучше, если ты сам поищешь.

– Послушай, я не намерен копаться в чужих вещах! – крикнул Гера. – Тебе трудно посмотреть где-нибудь в шкафу или на книжных полках?!

– Тебе надо, ты и смотри, – издевательски-спокойным тоном ответил Влас.

«Убью! Клоп! Тля! Вошь!» – мысленно стонал Гера. Собравшись с мужеством, он сдержанно произнес:

– Когда она приедет?

– Через двадцать четыре дня.

Повернувшись, Гера взялся за дверную ручку, чтобы выйти, но неожиданно остановился. Двадцать четыре дня без паспорта. Без возможности уехать на Алтай. С постоянным риском иметь неприятности с милицией…

– Где он может быть? – раздраженно спросил Гера, решительно направляясь в комнату.

Влас посторонился, пропуская его.

– В ящике стола, – уверенно сказал он, показывая пальцем.

Оставляя мокрые следы, Гера подошел к столу и выдвинул верхний ящик. Он был заполнен нитками, иголками, спицами для вязания и пряжей.

– Здесь нет!

– Посмотри в среднем. Или в нижнем.

Ни в том и ни в другом паспорта не оказалось.

– Мать очень аккуратная, – стал оправдываться Влас. – Она чужую вещь куда попало не кинет… Глянь-ка вон там, под зеркалом.

Гера чувствовал себя гадко. Копаться в чужих вещах, пусть даже с разрешения сына, – дело малоприятное. Но у него не было иного выхода. Полудурок, ущербленный судьбой, отыгрывался на нем, получая удовольствие от одномоментного превосходства.

В широком ящике под зеркалом лежали шкатулки, баночки, тюбики, наборы теней, мозольные пластыри, упаковки таблеток активированного угля и валерианки. Гера скривился от отвращения, мысленно посочувствовав домушникам, которым по служебной необходимости приходится копаться в чужом белье.