Сергей Зверев - Бронебойный экипаж

— Слушай, тихо-то как! — Щукарев поднял руку, предлагая прислушаться.

Со стороны шоссе давно уже не слышно звуков боя. Командиры переглянулись встревоженно. Оба хорошо знали, что может означать эта тишина. Или отбита очередная атака и немцы откатились назад. Или не отбита и немцы прорвались, смяли оборону и теперь беспрепятственно несутся по шоссе к незащищенному городу.

Когда с командного пункта стал свистеть и махать руками связист, Соколов бросился сломя голову к нему. Вызов на связь!

— Слушаю, 77-й! — почти крикнул он в трубку.

— Докладывай, — раздался голос Лациса, который Алексей с трудом узнал. — Немцы атакуют тебя?

— Только что отбил очередную атаку, товарищ майор. Немцы предприняли вместе с фронтальной атакой фланговый маневр, но были отбиты. За этот бой уничтожено до батальона пехоты, 28 танков и 16 бронетранспортеров. Отличились…

— С отличившимися потом решим, — ответил Лацис, и только теперь Соколов догадался, что командир ранен. — Твои потери?

— «Тридцатьчетверки» целы, из трофейных танков в строю осталось два. Из взвода Щукарева сейчас в строю 22 человека, включая легко раненных, отказавшихся покинуть поле боя.

— Твои соображения?

— По данным разведки, которую я организовывал перед началом, почти все силы, которые подошли на рубеж атаки вчера, на этот час уничтожены. У немцев остались, как я полагаю, единичные танки и меньше взвода людей. Возможно они уже отошли. На этот час немцам меня атаковать нечем. Но если они подтянут силы, то мне не удержаться, товарищ майор.

— Если да кабы! — проворчал Лацис. — Ты боевой командир, Соколов, а рассуждаешь как ворожея. Не думал послать разведку и установить, что у немцев против тебя осталось, какие планы? Взять в плен офицера и допросить его?

— Так точно, думал. Как только стемнеет, отправлю разведчиков.

— Нет времени ждать темноты. Ты же сам сказал, что еще одной атаки не выдержишь. Посылай сейчас, пусть обойдут немцев стороной и выйдут на рубеж атаки.

— Так точно, отправляю. Разрешите вопрос, товарищ майор? Вы ранены?

— Это не важно, — резко ответил Лацис. — Ранен или нет, а задача должна выполняться. Немцы не возобновляют атаки вот уже несколько часов. Что-то происходит, Соколов. Внимание максимальное, посылай людей! Нам еще хотя бы сутки продержаться.

Обескураженный Алексей опустил руку с телефонной трубкой. Расслабление, которое он почувствовал из-за того, что немцы не атакуют, вдруг обернулось в словах Лациса непонятной угрозой, неведомой опасностью. Он тут же вызвал к себе на КП сержанта Половцева и красноармейца Михеева, которых уже отправлял один раз в разведку. Поставив им задачу и отпустив готовиться, Соколов взял Щукарева за локоть и отвел в сторону, чтобы не слышали бойцы.

— Вадим, Лацис чего-то волнуется. Если бы я его не знал, то сказал бы, что он боится. Хотя он просто ранен, как мне сказали. Не опасно, но все же ранение — есть ранение. У них атаки прекратились еще раньше, чем у нас. Мы хоть с тобой можем предполагать, что нанесли немцам на своем участке слишком большой урон, а у них обстановка иная. Но атак больше нет. Тишина.

— И что ты по этому поводу думаешь?

— Не знаю пока. Вернется разведка, если они еще и пленного приведут, тогда будут соображения. А пока только гадать можно и готовиться к худшему. Я бы на твоем месте поменял позиции пулеметчиков, стрелковые ячейки укрепил.

— Да это уже делается! — махнул рукой лейтенант. — Как стемнеет, пошлю ребят в поле за немецкими автоматами и патронами. Со своими патронами у нас туго. «Шмайсер» на большом расстоянии штука бестолковая, но для ближнего боя, когда немцы к самым окопам подойдут, будет в самый раз. Плотность огня сразу увеличится, если мы из всех автоматов ударим. Так и будем работать. На двести метров из трехлинеечки выбивать их по одному, ну, а когда ближе, тут все в ход пойдет. Даже их же гранаты. Ты пользоваться немецкими гранатами умеешь? Приходилось?

— Приходилось, — кивнул Соколов. — Ладно, Вадим, иди готовься. К худшему готовься. Я к танкистам.

Экипажи были заняты неприятной, но необходимой работой. Из старой ржавой емкости под водонапорной башней, где за осень скопилась вода, они кололи лед, топили его в бочке, а потом этой водой и жесткими щетками счищали с брони остатки последнего боя, когда они ринулись уничтожать прорвавшуюся пехоту огнем и гусеницами. Страшное зрелище, когда танк давит людей. Только не надо думать о враге как о людях, да никто и не думал. Ненависть была сильнее.

— Как дела, Василий Иванович? — подошел Соколов к Логунову.

— Нормально, — отозвался устало сержант. — По «семерке» четыре попадания, у Фролова девять. Вмятины такие, что смотреть страшно. Ничего, выдержали наши старушки. Правда, у 313-го с трансмиссией беда. Бабенко обещал разобраться. Жалко, никакого цеха или мастерской в городе нет. Башню бы снять, не добраться с ней. А через те два люка на корпусе не очень-то много сделаешь. Ладно, разберемся. Что начальство?

— Затишье какое-то странное. У них там не атакуют. Я разведку послал, посмотреть, что еще против нас есть. У Щукарева потери большие. Нечем нам обороняться.

— Командир, в городе есть несколько танков, которые мы подбили, когда ворвались сюда. Посмотреть бы, может, притащим?

— Не сейчас, Василий Иванович. Пусть разведка вернется с данными. От машин не отлучайтесь, выставь наблюдателя, следите за левым флангом. Как ребята?

— Николай переживает сильно. Ему впервой вот так, пехоту под гусеницы. Раньше, если было, то незаметно, а тут специально давили. Догоняли и под гусеницы. А на Руслана смотреть страшно. Не поверишь, командир. Когда все закончилось, когда мы Щукареву фланговым ударом помогли, он выбрался наверх в люк башни и смотрел на поле. Оглядывался назад, вперед смотрел, по сторонам. Смотрит и губами шевелит. Не знаю, или молился, или проклинал.

— Я их понимаю, — кивнул Соколов. — Это мы с тобой, я в армию по своему желанию пошел, профессией своей сделал, ты финскую прошел, снова воюешь. А они, пацаны, не для этого родились. Мужик должен семью создавать, дома строить.

Логунов вздохнул и промолчал. Сейчас что-то между ними случилось. Оба впервые обращались друг к другу на «ты», как к равному. Соколов и не знал, когда учился в танковой школе, что такое может быть. Не знал, что война так роднит и сближает людей. Порой человек, с которым ты смерти в глаза глядел, которого спасал или который выручал тебя, с которым спал под одной шинелью, ел из одного котелка, становится чуть ли не самым близким человеком на свете. На войне если уж веришь человеку, то навсегда, это серьезно, это заслуженно.

— Когда все это кончится, — пробормотал Логунов, — я думаю, мы много чего дома рассказывать не будем. Ни женщины, ни детишки всего не узнают, что мы видели и через что прошли. Сам про Гражданскую слушал и восхищался. Лихие атаки, и все такое. А оно вон как… по колено в крови. В такое не поверишь, пока сам не окунешься.