Альгерд Бахаревич - Белая муха, убийца мужчин

«Никогда, я сказал!»

Надо отдать должное мудрости всех государственных мужей, даже самых захудалых. С девками Босой пытались поговорить: с использованием самых гуманных методов психологического воздействия и новейших технологий — таких, как обычный скайп.

С террористками говорили психологи в белых халатах. Белые колготки послали белые халаты в белые снега небытия (конечно же, говоря фигурально, ибо на самом деле посланы они были совсем в другое место).

К террористкам приехали взывать многодетные матери — и вернулись, как хозяйственного мыла наевшись, домой, к своим дочерям, строго-настрого запретив им ходить в тёмное время суток около сиреневых кустов.

С террористками говорила даже депутат Реброва, единственная женщина в Народном собрании Страны — и, по её признанию, была оплёвана девками Босой просто через экран, что было признано чудом и привлекло внимание ведущих разработчиков компьютерных систем нового поколения.

К террористкам даже приехал из столицы знаменитый писатель Михась Бородавкин. Сидя на пластиковом стуле перед разложенным на капоте машины казённым ноутбуком, он вытирал пот со лба и всматривался в закутанные чем-то белым лица самых настоящих фашисток, с которыми ему по государственному поручению нужно было провести воспитательную беседу.

«Девчата, — сказал жалостливо Михаил Бородавкин. — Милые мои девчата. Я Михась Бородавкин, я пишу стихи, которые знает весь народ. Тот народ, который вас выкормил, выпоив молоком матери. Послушайте хоть раз Своего Поэта!»

«Таких не знаем», — сухо сказала девка с сумасшедшими коровьими глазами и выключила скайп.

Следующую попытку Михаил Бородавкин сделал через несколько часов. Он думал незаметно уехать домой в столицу, туда как раз шла милицейская машина — но его перехватили на полпути люди в пиджаках, приволокли под белы ручки к монитору и снова вывели на связь.

«Приказ держать вас здесь, пока не уговорите», — хмуро сказали пиджаки. Стали вокруг него кругом, впившись глазами в девок, которые вновь появились в мониторе, немного удивленные, что видят перед собой то же самое вспотевшее пожилое лицо.

«Девушки, — торжественно сказал Михась Бородавкин, тяжело дыша. Было жарко и как-то невдохновенно (хорошее слово, отметил про себя поэт). — Призываю вас подумать о наших народных традициях, которые всегда держались на женщинах, вот на таких же, как вы. В нашей древней стране женщина всегда была хранительницей домашнего очага, надежной опорой мужчины, его верным двуногим товарищем и слугой. Что стало бы с нашей Родиной, если бы не извечный закон половой сегрегации? Воспетый, кстати, в нашем старинном фольклоре. Сколько существует поговорок о вас, женщинах, о вашем уме и вашем безграничном терпении? Не мела баба клопату — купила порося, баба хрома — сиди дома, курица не птица, баба не человек, баба с возу — коню легче…» Здесь Михась Бородавкин нутром почувствовал, что говорит немного не то, осекся, закусил губу, вытер пот и сложил платок в нагрудный карман со значком Союза писателей.

«Девчата, милые мои девчата, — воскликнул он, отвернувшись от экрана и обращаясь скорее к мужчинам в пиджаках, чем к ненавистным девкам. — Ради бога, вы же матери, каждая из вас носит под сердцем родины кусок. Послушайте меня! Я уже старый человек и с высоты своих лет хочу сказать: бросьте вы эти опасные игрища, отпустите людей! А, и баб тоже отпустите! Деток малых пожалейте! У вас же есть дети?»

«Нету», — коротко ответила одна из террористок и выключила Михаила Бородавкина, выключила бесцеремонно и грубо, будто его и не существовало, будто не написал он несколько томов книг о Родине и её однополых родителях.

Больше террористкам никто не звонил. Замок ощерился оружием. Круг машин и людей вокруг него неуклонно продолжал сжиматься. До конца истории, в самом центре которой я оказался, оставались один недолгий вечер и одна длинная, длинная, длинная ночь.

Наши соседи за стеной, по-видимому, весь день спали, отходя от гулянки — а теперь, с наступлением темноты, опять начали пиршество. Это напоминало одновременно провинциальную дискотеку, съезд национал-евразийской партии, новое взятие Берлина и ритуальные танцы скифов после захвата богатой добычи — и мои братья по несчастью, что было задремали, разом подняли тяжелые головы, зашевелились, с безжалостной тоской вглядываясь в неприступную стену.

«Во дают», — сказал Виталик.

«Нам бы так», — вздохнул Павел.

«Великий народ», — судорожно сглотнув слюну, подтвердил Михаил Юрьевич.

«Могли бы и мы потанцевать, — с упреком сказала Женщина в зелёном. –Завидую тем, кто вот так, в последние минуты перед атакой… Может, завтра нас всех уже не будет в живых».

«Мужчины, — набравшись смелости, воскликнула жена Виталика и сама испугалась собственного голоса. Она покраснела и добавила уже тише: А пригласите дам на танец! Или у нас дамы приглашают кавалеров?»

«Да какие они мужчины… — сказала госпожа Ацтекская. — Что они могут… тряпки…»

«Попрошу вас не оскорблять панов, — возразил обиженно Рыгор. — Всему своё время, на рожон лезут только те, у кого молоко на губах…»

«Да тише вы, вашу ж мать, — крикнул Тимур. — Смотрите!»

Все недоверчиво повернулись туда, куда он показывал. К тому месту, где стена в цветочки, которая дрожала от конского топота наших соседей, плавно переходила в раскрашенный ангелочками потолок, лепной и великолепный, отделанный сливочными оштукатуренными завитками.

Оттуда, прорастая во все стороны тонкими щупальцами, по стене только что пошла трещина.

Длинная и страшная трещина, которая побежала вниз, к полу, трещина, которая становилась всё шире — с каждым стуком, с каждым ударом невидимых копыт, которые раздавались из соседней комнаты.

«Есть! — глухо произнёс Михаил Юрьевич. — Пошла, родимая!»

По ту сторону стены трещину заметили не сразу, а когда заметили, оттуда послышалось триумфальное рычание.

«Эй, там, на пароходе, — крикнул нам из-за стены молодой истерический голос. — Видели чудо? На стену посмотрите, братушки!»

«Видим! Видим, сынок!» — крикнул в ответ Михаил Юрьевич.

«Так чего сидите? Ломай её, ребята!»

И мои братья по несчастью бросились выполнять приказ.

«Стучите по краям, — поучал из-за стены поповский голос. — По краям её, родимую, сама пойдет!»

Сосредоточено молотил татуированными кулаками по цветочкам дорогих обоев Михаил Юрьевич. Бил ногой в твёрдом ботинке Тимур, поддавал плечом Рыгор, стучал в стену, словно просил, чтобы ему открыли, Павлюк. Виталик взял стул и, вытянув плечи, работал у самого потолка. С той стороны стены также навалились — всей своей первобытной общиной.