Альгерд Бахаревич - Белая муха, убийца мужчин

«Мне хорошо известно, наисветлейшая госпожа, какого счастья ты желаешь этому королевству и как много рассуждаешь и думаешь об улучшении его положения…»

Это он ей так зубы заговаривает. А на самом деле не верит, что баба может управлять королевством. Вот лесник — это да… Как там было дальше? Интонации поучительные, учительские, родительские….

«Но я действительно не вижу, чем ты можешь ему действенно помочь. Если же ты проявишь себя благожелательной, склонной к опекунству науки и искусства, тогда от них будет и государству большая польза, а высокая слава имени твоего распространится таким образом ещё выше с одобрением твоих воспитанников. Ведь что может быть прекраснее и достойнее твоих предков и твоей знаменитейшей из Арагонского дома семьи, более совершенным из всех форм благотворительности, когда их оценят и в мирное время, и в войну, и в деле религии? Но и они никогда не наполнили бы земли мира такой громадной славой жизни и подвигов и не показали бы себя так удивительно свету в разных испытаниях судьбы перед потомками, если бы их собственная учёность и присущая этому роду благосклонность к ученым мужам не вознесла бы их на такую высоту, что они были прославлены звонкой лирой выдающихся талантов. Так что мне остается заслуженно молчать о них, особенно здесь, где я подчинен неизбежному закону выражаться скромно.

Желаю здоровья и быть достойной своего знаменитого рода».

Быть достойной рода. Вот что главное. Моим шляхтичам это особенно нравилось. Мы даже взяли это нашим девизом. Мужские слова, сказанные женщине, которой, конечно, мало кто мог приказывать, но сын княжеского лесника и правда слишком много на себя брал…

Ж

Да, да, Босая, я действительно не знаю, чем ты можешь нам помочь.

Ж

В самом тексте «Песни» есть только одна женщина, к которой следует относиться с настоящим уважением. Да и та — Дева Мария. С ней принято быть на ты. У неё принято просить. Женщина-начальник, которая может быть хорошей, если захочет. Белые колготки в «Песне про зубра»… Заглядывая в кабинет Девы Марии, нужно быть осторожным, вежливым и трогательным. Обязательно трогательным и красноречивым — ведь женщины любят ушами.

Веря в любовь Твою, принимая твое всепрощенье,

Дева, Я твой пред Тобою склоняю колени,

С сердцем я трепетным, белым, сломанным грузом

Тяжких грехов, так смиренно и плача пытаюсь

Вымолить, Дева, Твою я над нами опеку.

Есть ещё в поэме есть несчастные женщины, которым турки вспарывают утробы своими ятаганами. И наконец — та зубриха, которая должна покинуть вместе с мужем стадо, когда её супруг проигрывает двубой.

«Вдовы изгнанных вновь принимаются в стадо…»

Вдовы находят нового мужа. До следующего поединка. Женщины-жертвы, женщины-жёны, женщины-богини, женщины-королевы. Между ними — пустота Великой Истории.

С сердцем я трепетным, белым, сломанным грузом тяжких грехов, плача, смиренно пытаюсь вымолить твою надо мною опеку, Босая.

В это не так уж легко поверить, но даже на третий день после захвата Замка скандальная история не была замечена государственными СМИ. СМИ, средствами массовой информации, как любят говорить здесь, в Стране Замков, эти самые массы, которые только и ждут, чтобы к ним применили что-нибудь эдакое, какие-нибудь моющие и другие спецсредства. О Босой и о нас, её несчастных заложниках, не написала главная государственная газета, о нас не снимали телесюжетов и не рассказывали по радио, которое в тот год много внимания уделяло культуре и женщинам, и по которому в перерывах между добытыми в боях новостями зачастую звучал хит этого лета — песня про лесные пожары: «Гарэла Ганна…»

Поэтому люди и женщины этой страны жили достаточно спокойно, в хорошо информированной массе своей не подозревая, что в самом сердце их родины полторы дюжины обезумевших от запаха крови девиц третий день мучают сотню ни в чём не повинных граждан РБ обоих полов и примерно столько же граждан Российской Федерации, а также Евросоюза. Государственные СМИ молчали, потому что не прозвучало команды. Как заботливый отец семейства, каждый государственный муж должен был охранять своих подопечных от паники и дурных новостей. Замок был взят в плотное кольцо осады, внутрь которого не пускали ни лосей, ни бобров, ни зайцев, что иногда забредали сюда из недалекой пущи, ни даже комаров, которых в то лето и так было немного, ни людей.

Естественно, по окрестным деревням ходили слухи о том, что в Замке творится что-то неладное, но туда были направлены специальные парни в форме без опознавательных знаков, которые приказали полуистлевшим бабкам и беззубым дедам молчать и не распускать языки. Наверное, это была излишняя мера — их жители редко покидали насиженные места и с чужими говорить боялись. Правда, были ещё дачники — но их предупредили первыми, что лучше им уехать со своих огородов назад к столичным нивам, а то худо будет.

Дачники послушались. По городам ползали слухи и ходили неприкаянные милицейские патрули, на вокзалах на всякий случай замазали все беларусскоязычные надписи, в минском метро сняли все рекламные щиты. Селяне молчали. Замок стоял в осаде. Срок ультиматума кончался — но его сути никто пока не мог понять.

И всё же в век беспроводного интернета скрыть такую новость было невозможно, это понимали все. Конечно, независимые журналисты обо всём пронюхали первые — и на негосударственных сайтах информация появилась, как только Босая приказала закрыть замковые ворота и выставить на стенах часовых. О том, что гордость страны, недавно реконструированный Замок в самом сердце Родины, объект культурного наследия, внесённый в соответствующие списки ЮНЕСКО, захвачен какими-то неведомыми девками, написали и жук, и жаба, и даже сайт Союза беларусских пчеловодов, который с негодованием отметил, что подобные действия некоторых несознательных лиц женского пола плохо сказываются на поведении пчелиных маток и нервируют трутней.

Галина Витольдовна Бабец, директор замкового комплекса в изгнании, от интервью отказывалась, и её упорству и героизму позавидовал бы любой генерал — а вскоре она и вовсе перестала отвечать на звонки. Так ей посоветовали сделать люди из специальных служб: вместо разговоров с журналистами Галине Витольдовне пришлось вести совсем другие разговоры, рассказывая в деталях, как происходил захват — а к тому же помогать составлять фоторобот Босой и Джека Потрошителя, описывать Фаллические Символы, вспоминать особые приметы. Всё это так утомило директора, что она начала путаться в показаниях — и её на какое-то время тоже зачислили в подозреваемые. Недвусмысленно слабый пол Галины Витольдовны наводил следователей на нехорошие мысли… Один из них даже выдвинул версию, что Галина Витольдовна, как паук, держала в руках все нити чудовищного заговора — а Босая лишь игрушка в её руках. К счастью, для того, чтобы должным образом развить эту интересную теорию, у следствия не хватило фантазии.