Сергей Зверев - Могила для бандеровца

— Пошли! — кивнул Жорка на дверь. — Все должно быть прилично!

Когда они проходными дворами вышли на третью улицу, Жорка остановился возле старого двухэтажного дома с аркой, в которой было полным-полно битого кирпича и штукатурки. Дворника эти места, видимо, не знали давно.

— Ну, тебе куда, Василий?

— Не знаю, мне все равно, — пожал Ивлиев плечами и посмотрел на нового знакомого. Смотрит Жорка с интересом, ждет чего-то. — Слушай, а можно мне у тебя пожить немного?

— Я так и думал, — засмеялся Жорка. — Я сначала думал, что ты из ментовки, а потом решил, что мент пиво в рабочее время в подвале жрать не станет. И реакция у тебя на облаву просто шикарная. Я и то не сразу допер, «что за шум, а драки нет».

Прямо под аркой нашлась дверь, когда-то обитая клеенкой с утеплителем из конского волоса. Сейчас эта страшная, почерневшая дверь в клочках обивки вызывала уныние, но Жорку это, кажется, не смущало. Он хитрым самодельным инструментом отпер дверь и вошел первым. Судя по уверенным действиям, квартира была все же Жоркина, не случайно им открытая для «гостя».

— Проходи, сейчас сварганим чего-нибудь похавать. Картошечка у меня была сварена, капусткой разжился, огурчиками. С хлебом вот только беда и с водкой.

Жорка внимательно смотрел, как Ивлиев снимает пиджак, как поправляет под рубахой под ремнем пистолет и садится за стол. Они молча стали есть, вынимая из кастрюли картошку, сваренную «в мундире». Жорка долго молчал. И только когда они закончили есть, он закурил и, снова внимательно посмотрев на гостя, вдруг сказал:

— А ведь ты не фраерок, Вася. Ты человек серьезный. Может, расскажешь о себе чуток?

— Ну, вроде как за твоим столом сижу, твою еду ем, — кивнул Ивлиев и тоже закурил. — Родом я из Иркутска. Где и как меня судьба терла и через свои жернова пропускала, рассказывать не буду. Не обессудь уж. Рука вот еще болит, пулю недавно словил. Надо мне в этом городке задержаться. Дела у меня тут. А вообще, мечта моя — Одесса-мама. Но это, наверное, пока подождет. Вот пока и все, Жорик. Не выгонишь из-за того, что не все могу рассказать?

— Не, не выгоню, но в долю входить придется. Я двоих не прокормлю. С тебя половина хавчика.

— Годится, — кивнул Ивлиев. — А ты про себя пару слов не скажешь? За мной ты из подвала рванул так, как будто за тобой волкодавы гнались. С ментами встречаться ты не любитель. Судя по сини на руках, ходка у тебя была на «пятерик»? Какая твоя «специальность», я догадываюсь. С железом ты обращаешься свободно. Вон какой хитрый замочек на двери. И ключик тоже хитрый. Сам сделал?

— Ага, — весело кивнул Жорка, довольный, что его таланты увидели. — А знаешь, я ведь в Одессе родился и вырос. У меня погоняло не просто так.

— А чего же ты из своей солнечной сытой Одессы сюда смылся? — удивился Ивлиев.

— Сытая, говоришь? — вдруг помрачнел Жорка. — Ты еще скажи, что она веселая и беззаботная. Я тебе по секрету расскажу, Васек. Да ты и сам туда пока не стремись. Тяжелые времена для Одессы наступили. Меня, конечно, это не касается, но там столько ухарей и жиганов собралось на единицу населения, что на всех куска хлеба с маслом уже не хватает. Я бы, конечно, прокормился, не сомневайся. Талантов хватает. Но я другого боюсь. Боюсь, что государство в один прекрасный момент хлопнет мозолистой рукой по начальственному столу и скажет: «Хорошо, босота! А не слишком ли вы тут раздухарились, гопники?» И знаешь, что будет?

— Не знаю, — покачал Ивлиев головой. — То же, что и сейчас, только усилят уголовный розыск кадрами и станут методично и планомерно бороться с преступностью в городе.

— Да хрен тебе! — блеснул глазами Жорка. — Планомерно! Нагонят вертухаев, фронтовиков с волынами в карманах и начнут истреблять всех подчистую. Временно, учитывая сложность ситуации, как говорится в газетах. А когда временно, то все средства хороши. И никто себя не станет утруждать судебными заседаниями и сбором доказательств, что Миша Корень и Петя Тумба в состоянии алкогольного опьянения случайно вытащили из кармана тети Зои кошелек с ее кровными. Понял, нет? И я не очень хочу, чтобы одним приятным летним утром мой холодный красивый труп нашли в подворотне с дыркой во лбу. Я лучше отсижусь здесь, лучше лет пять зону потопчу, если приведется, но выйду живым и в меру здоровым. А сюда я перебрался… нет, не так. Сюда я драпанул из Одессы потому, что у меня тут тетка жила и возможность имелась прописать меня к ней. Только полгода назад она померла, вот и кукую один в четырех стенах. Ну что, составишь мне компашку?

Сегодня его путь пролег мимо забора больницы, в которой он недавно лежал со своим ранением. Ивлиев сбавил шаг и стал смотреть на аллею больничного парка, на лавочки. По аллеям неспешно прохаживались больные в халатах и клеенчатых тапочках. Не очень хорошо получилось с Таней, подумал Василий. Конечно, если бы все свелось только к улыбочкам и конфеткам в подарок к чаю, то вроде и ничего. Посмеялись и расстались. Но та ночь в ординаторской, когда он Таню оставил, чтобы позвонить во Львов! Хоть ничего и не было, но провести ночь, лежа рядом с девушкой, — это все равно какие-то обязательства. Она-то себя чувствует уязвленной.

Ивлиев остановился, увидев, как из ворот больницы вышла Таня. Крепдешиновое платьице, кофточка на плечах, босоножки, белые носочки. Стройные девичьи ножки понесли Таню по улице мимо трамвайной остановки, и Василий не смог удержаться. Он пошел следом за девушкой, держа дистанцию. Зачем? На этот вопрос он и сам пока не мог дать ответа. Он просто шел за Таней, любовался ее походкой и жалел о том, что у него совсем нет времени вот так идти долго и ни о чем не думать, кроме девичьих ножек.

Таня вдруг сбавила шаг, начала рыться в сумочке. Ивлиев остановился у газетного киоска и стал ждать. Вот Таня вошла в подъезд двухэтажного дома еще дореволюционной постройки. Спустя пару минут на втором этаже распахнулось окно, и девичья рука на подоконник выставила горшок с геранью. Затрепетала на ветерке занавеска в голубой цветочек. Вздохнув, Ивлиев глянул на часы и поспешил назад. Теперь он хоть знал, где Таня живет.

На почте Василий оказался минута в минуту условленного времени. Зажав в руке газету, он не спеша двинулся к окошку выдачи корреспонденции до востребования. Дождавшись, когда в очередь встанет парень в светлом льняном пиджаке и яркой рубашке-вышиванке, пристроился за ним. Наконец очередь парня подошла, и он назвал в окошко фамилию. Писем ему не было, и он, оставив небольшой газетный сверточек, пошел к выходу. Ивлиев накрыл сверток своей газетой и назвал в окно фамилию Разбегаев.

— Иван Силантьевич? — переспросили из окна.

— Нет, Михаил Карпович.

— Тогда ждите. Пишут.