Андрей Воронин - Хранитель света

Юрий подошел к самой воде, наклонился и окунул ладонь. Вода была холодная. Филатов заколебался: с одной стороны, купаться ему как-то расхотелось, а с другой… Ну что это такое, в самом деле: стоять на берегу Ла-Манша и даже не окунуться!

— Старость не радость, — громко сказал Юрий пролетавшей мимо чайке. Чайка пронзительно крикнула в ответ. Юрию показалось, что в этом крике прозвучала насмешка. Чайке было наплевать на его проблемы, и температура воды в проливе ее вполне устраивала. — Правильно, — продолжал Юрий, адресуясь теперь к самому себе, поскольку чайка улетела клевать объедки хот-догов, — правильно, Юрий Алексеевич. Зачем нам с вами лезть в холодную воду? Лучше ехать обратно в свою нору — смотреть по телевизору программы на тарабарском языке и сосать пиво пополам с местной водкой.

При воспоминании о местной водке его передернуло. Водка, собственно, была не местная, ее гнали в соседнем Люксембурге, и получалась у тамошних винокуров не водка, а черт знает что, какая-то тридцатиградусная мерзость, которой в самый раз было бы травить тараканов. Сочетание этого пойла с программами местного телевидения всякий раз вызывало у Юрия желание покончить с собой. Поэтому он, не давая себе времени на дальнейшие раздумья, решительно разделся и, неловко ковыляя по крупной колючей гальке, вошел в солоноватые воды пролива Ла-Манш.

Его обдало ледяным холодом, как будто он ненароком угодил в Северный Ледовитый океан, но Юрий лишь ускорил шаг и, когда обруч обжигающего холода поднялся до середины бедер, нырнул головой вперед, вытянув перед собой руки. Сердце его на мгновение остановилось, но все очень быстро вошло в норму, и оказалось, что вода не так уж и холодна. С удовольствием работая руками и ногами, Юрий думал о том, какой он все-таки молодец, что не поленился дать полсотни километров крюка и отважился снять штаны. Ему тут же подумалось, что лет десять назад он бы вообще не колебался, и Юрий немного загрустил.

Он сплавал за буйки, вернулся и через четверть часа вышел, разгребая прибитых к берегу медуз, на каменистый пляж — бодрый, свежий и очень довольный.

Немногочисленные купальщики, закутанные в мохнатые полотенца и даже пледы, встретили его жидкими разрозненными аплодисментами. Юрий гордо распрямил широкие плечи, хотя холодный ветер обжигал мокрую кожу; потом он заметил, что какая-то толстая тетка в закрытом купальнике украдкой тычет в его сторону пальцем, указывая своему не менее толстому мужу на его шрамы, и поспешно удалился в кабинку для переодевания, прихватив свою одежду.

В кабинке обнаружилось, что сухих трусов у него нет, да и полотенца, между прочим, тоже. Но после купания в Атлантике подобными мелочами можно пренебречь, что Юрий и сделал. Он кое-как вытерся майкой, а джинсы натянул прямо на голое тело. Стало немного теплее, но окончательно он согрелся только в автомобиле.

На окраине Гента Юрий остановился, чтобы перекусить в придорожном кафе, а в начале второго ночи, обогнув Льеж по кольцевой, остановил свой запыхавшийся автомобильчик напротив крыльца дома, где снимал квартиру. Держа под мышкой все еще хранившие остатки атлантической влаги плавки, он запер машину и поднялся к себе на второй этаж. Даже мысленно он избегал называть эту квартиру своим домом, хотя она была гораздо больше и комфортабельнее его однокомнатного хрущевского скворечника. Между прочим, ничто не мешало ему получить бельгийское гражданство и осесть здесь на веки вечные. Для этого следовало лишь оформить кое-какие бумаги да уплатить весьма скромную сумму — внести свою лепту в экономику новой родины, так сказать… Можно сделаться бельгийцем. Впрочем, и пустить себе пулю в лоб тоже ничто не мешало. Или вернуться на родину и спокойно сесть в тюрьму за преступления, которых он не совершал…

В соседнем коттедже горел свет — приехавшая сегодня утром молодая пара еще не спала. Черный спортивный «БМВ» с откидным верхом поблескивал лаком на подъездной дорожке, из открытой форточки доносилась негромкая музыка. Юрий вдруг засомневался: а точно ли эти ребята приехали сегодня утром? Вернее, уже вчера… Да, точно. А кажется, что прошла целая неделя. Да и купание в Ла-Манше теперь казалось ему таким далеким, словно состоялось месяц назад.

Он принял душ, включил телевизор, сунулся в холодильник и только теперь обнаружил, что так и не купил пива, за которым, собственно, и вышел утром из дома.

* * *

Денис Юрченко родился в небольшом шахтерском поселке под Донецком. Отца своего он не помнил, а мать оставила неприятные воспоминания, вызывавшие в душе не нежность и тепло, а неловкость, обиду и даже стыд.

Шахтерский хлеб никогда не был легким, а к тому времени, когда Денис Юрченко закончил среднюю школу, он и вовсе перестал быть хлебом, превратившись в жалкие крохи. Вокруг, куда ни глянь, свирепствовала нищета; там, где родился и вырос Денис, нужно было вкалывать не покладая рук просто для того, чтобы не умереть с голоду. В вымирающем поселке даже нечего было красть. То есть красть-то, конечно, крали, но что это были за кражи! Даже семнадцатилетний сопляк, каким был в ту пору Денис, понимал, что свистнуть в соседнем дворе сохнущее на веревке ветхое тряпье или забытый у крыльца ржавый колун можно только от полной безысходности.

Кроме того, красть он побаивался. Безработные шахтеры — народ злой, и кулаки у них тяжелые. Если поймают — до милиции живым не доберешься, факт.

Потом была армия — два года унижения, скуки и, как ни странно, относительной сытости. Денис как-то не привык к тому, что пропитание не нужно добывать, а можно просто прийти, сесть за стол и съесть то, что лежит в твоей тарелке. В тарелке порой лежало даже мясо, и Денис, наверное, остался бы на сверхсрочную — уж очень его поразила сама идея полного государственного обеспечения, — но тут его часть расформировали.

До родного поселка он так и не доехал — увидел из окошка поезда большой вокзал, огни, нарядных людей, взял с багажной полки свой дембельский чемоданчик и вышел в теплую южную ночь, сдвинув на затылок дембельскую фуражечку и выпустив на волю волнистый чуб.

Это был его первый самостоятельный поступок, положивший начало независимой жизни, такой же бездумной, безоглядной и импульсивной, как и эта его высадка на платформу станции Днепропетровск-Южный.

Днепропетровск поразил воображение Дениса. Он был по-настоящему огромен, красив и в то же время уютен, грязен и безалаберен до предела. Это было именно то, что требовалось Денису, то, чего просила его душа.

В большом южном городе Днепропетровске Дениса Юрченко никто не ждал и никто не стремился предоставить ему кров и пищу. Да, в городе имелась уйма заводов, в дыму, лязге и предсмертных судорогах производивших что-то железное, такое же огромное и никому не нужное, как и сами заводы. Мысль о том, чтобы влиться в славные ряды пролетариата, поселиться в грязной общаге с видом на покрытый копотью заводской забор и всю жизнь вкалывать за здорово живешь, как-то не прельщала Дениса. Он был молод, хорош собой, в меру ленив, в меру силен — как по мужской части, так и вообще, в смысле поднятия тяжестей и отжимания от пола, — и, главное, обладал неистребимым желанием жить как у Христа за пазухой. В армии его научили водить автомобиль, и он не без оснований полагал, что на первое время этого достаточно.