Сергей Самаров - Наказание по закону гор

— Садимся и начинаем! Не будем зря время терять, — поторопил Латиф гостей.

Эти его слова прозвучали так, словно он хотел как можно быстрее расстаться с двоюродным братом.

Эмир сел на камень прямо против камеры и жестом предложил Шабкату опуститься на соседний. Тот так и сделал.

Анатолий тут же изменил фокусное расстояние объектива, чтобы захватить широкое изображение.

— Включаю запись, — предупредил он.

— Включай! — даже не согласился, а властно приказал Латиф.

Анатолий нажал на кнопку. На мониторе загорелась красная точка. Рядом с ней начала мигать надпись «Rec», а ниже указывалось разрешение камеры. Точно такая же красная точка горела и на корпусе камеры рядом с объективом, что говорило о начале съемки.

Шабкат взял в руки беспроводный микрофон и, глядя в камеру, сказал:

— Здравствуйте, дорогие телезрители!

Шабкат начал разговор на русском языке, хотя знал, что брат предпочитал общаться на аварском. Но он и русским владел вполне нормально. Поэтому не должно было возникнуть никаких эксцессов.

При разговоре на аварском пришлось бы потом накладывать на запись перевод. Но Шабкат еще не встречал ни единого человека, который хоть раз остался бы доволен тем, как были переведены его слова. Тут всегда случаются неточности, и возникает досадное недопонимание.

Поэтому лучше было бы обходиться вообще без перевода. Так у Латифа возникнет меньше претензий. А они с его стороны обязательно будут.

Хотя бы после тех комментариев, которые Шабкат, берущий интервью, намеревался дать в конце этой передачи. Естественно, он озвучит их не здесь, в пещере, рядом с двоюродным братом, а позже, при монтаже сюжета.

Без таких комментариев интервью, скорее всего, вообще не будет выпущено в эфир. Если это и произойдет, то найдутся персоны и инстанции, которые могут обвинить Шабката в экстремизме и возбудить против него уголовное дело.

«Да, лучше было бы снабдить интервью комментариями, которые обезопасят меня. А вот сможет ли брат увидеть его — это вопрос открытый. В пещере у него наверняка нет телевизора. Разве что он смотрит какие-то передачи на смартфоне.

— С вами тележурналист и ведущий Шабкат Мухаметдинов, — продолжал он. — Сегодня у нас не самое обычное интервью. Думаю и надеюсь, что такого вы, уважаемые зрители, еще не видели. Дело в том, что мы находимся в горах Дагестана, в пещере, где обосновался джамаат моего двоюродного брата Латифа, прибывший в Дагестан с Ближнего Востока, насколько я знаю, из Сирии. Латиф воевал там в рядах бойцов Исламского государства Ирака и Леванта. Мой кузен согласился ответить на некоторые мои вопросы. Надеюсь, что вас, уважаемые зрители, заинтересует наш разговор. Итак, Латиф, начнем издалека. Что привело тебя в ИГИЛ, заставило взяться за оружие? — Шабкат протянул микрофон брату.

Он надеялся, что тот возьмет его в руку, но Латиф этого не сделал. Поэтому Шабкату пришлось держать его в наполовину вытянутой руке. Микрофон был не тяжелым. Тем не менее это было неудобно, поскольку ответы планировались длинные и держать руку в одном положении Шабкату пришлось бы долго.

Но настоящему журналисту положено терпеть любые неудобства ради получения такого вот сенсационного материала. Шабкат так и делал. Он терпел.

— Изначальным толчком, который в итоге и привел меня в Сирию, стало чувство справедливости. Оно является совершенно естественным для каждого горца, каковым я являюсь всю жизнь, с момента рождения, — ответил Латиф. — Я жил и воспитывался в России. Не знаю, как было во времена Советского Союза. Люди говорят об этом по-разному. Ведь и тогда, не только сейчас, их жизнь складывалась не одинаково, а собственного опыта такого рода я не имею.

Шабкат удивлялся тому, как грамотно строил свои фразы его двоюродный брат. Видимо, он и в самом деле учился в исламском университете Эр-Рияда и освоил там искусство красноречия. Хотя, конечно, цветистая арабская речь сильно отличается от русской. Сперва Латиф, наверное, научился правильно, грамотно говорить на арабском, а потом, как видно, сумел перенести свои навыки и на русский язык.

При этом у Шабката создавалось впечатление, что сильный акцент, присущий Латифу, совсем не мешал ему. Даже наоборот. Он только придавал его речи убедительность, создавал мощную иллюзию откровения.

— Я искал справедливости, можно сказать, с самого детства, сначала у себя в Дагестане, в родном селе и в Махачкале, потом и в Москве, где прожил несколько лет. Увы, я везде встречал неприятие своих поисков. Меня мало кто понимал хотя бы потому, что люди не хотели этого делать. Едва ли не каждый человек считал, что справедливость должна существовать для него одного. Настоящей, всеобщей справедливости никто вокруг меня не хотел. Каждый желал только личных благ, считал справедливым именно это. Результат всем известен — мощнейшее расслоение общества, неодолимое финансовое и социальное неравенство. Я продолжал поиски. Знакомые рассказали мне о создании Исламского государства Ирака и Леванта. Всеобщая и полная справедливость была завещана ему самим Создателем. Я в то время учился в Саудовской Аравии, знакомился с историей ислама. Там у меня был хороший друг-афганец, которого на учебу направила «Аль-Каида». Оттуда ему пришел приказ по окончании учебы встать в ряды бойцов ИГИЛ. Я, признаться, в те времена не видел разницы между ним и другими исламскими странами, не понимал, почему они иногда воюют между собой. Друг объяснил мне, что только ИГИЛ придерживается истин, завещанных нам Аллахом, не только на словах, но и на деле, живет по ним. Он привел конкретные примеры в доказательство своего мнения и позвал меня с собой. Сказал, что за ИГИЛ воюют девятьсот дагестанцев и тысяча семьсот чеченцев. Там немало и представителей других мусульманских народов, проживающих на Северном Кавказе. Мне очень хотелось встретиться с земляками. Я даже сумел уговорить нескольких студентов исламского университета, с которыми сдружился в Эр-Рияде, примкнуть к нам. Так у меня возник костяк моего собственного будущего джамаата.

— Значит, это все-таки вопрос веры, не так ли? Ты воюешь прежде всего именно за нее, да? — спросил Шабкат.

Он пожелал перевести разговор с политического уклона на религиозный. Такое интервью вызовет меньше нареканий в его адрес. Политика вообще вещь чересчур скользкая. Ты никогда точно не знаешь, как воспримут какие-то конкретные люди твою простейшую фразу. Ты ей даже внимания не уделил, сказал и забыл, а она оказалась доминантной.

— Вопрос веры вообще является главенствующим во всей нашей жизни, — ответил брат не слишком охотно. — Сам посуди, как нам следует понимать веру наших предков. Так, как видели ее они сами? Или так, как нам сегодня преподносят ее, то есть в виде религии, которую имамы, купленные государством, подогнали под его нужды?