Михаил Любимов - С бомбой в постели

— Эта птица высокого полета, — засомневался Колосков. — Вряд ли он придет ко мне, но я постараюсь.

Оперативное совещание, докладывал Коршунов.

План мероприятия: сначала по бокалу шампанского, затем купание и прогулки, в шесть плотный обед, снова перерыв с танцами и снова перекус, затем — долгожданный разъезд. Пригласит ли турок Марию в свою машину? Уверенность была стопроцентной, но все же предусмотрели на всякий случай прямо попросить его довезти Марию, сославшись на нехватку транспорта. Ни у кого не было и тени сомнений, что янычарская душа не подведет, не даст отходную и очертя голову устремится в капкан.

— Фото выйдут отличные, представляю, как он задрожит, когда мы все это вывалим! — завершил свою речь Коршунов.

Беседин улыбнулся и сжал эспандер.

— Ваша беда — это шаблон! — повернулся он к Коршунову. — Не дай бог, вы станете начальником — тогда вы превратите КГБ в большое порнографическое фотоателье.

Коршунов привстал от изумления, волчья челюсть приоткрылась и хапнула воздух.

— Никаких фото! — сказал Григорий Петрович. — В разгар их любовных утех явится муж.

— Но у Маши нет мужа! Где мы его возьмем?

— Вам когда-нибудь изменяла жена? — неожиданно спросил шеф.

— Никогда! — ответил Коршунов с таким звериным пафосом, что все расхохотались.

— Это хорошо, — заметил Беседин. — Интересно, что бы вы сделали, если бы застали в постели жены другого мужика?

— Да морду бы ему набил! — не задумываясь, резанул Коршунов.

— Наконец-то я слышу слова мужчины. — Григорий Петрович растянул рот в широкой улыбке, и лоб его, и бритая голова поехали морщинами. — Только имейте в виду: если на нем останется хоть маленький след, я направлю вас опером в город Нежин. Будете там солить огурчики!

Молчаливая Алла, фиксирующая основополагающие тезисы совещания в пронумерованном блокноте (листки после перепечатки уничтожались по акту), радостно улыбнулась: она терпеть не могла Коршунова за грубость и настырность — очень даже неплохо, если турок наставит ему в драке синяков.

Колосков закивал головой, он вообще считал, что с начальством всегда надо соглашаться и больше кивать.

— Геннадий Николаевич сделает это лучше всех! Да и вид у него солидный, только бы нашего Османа не хватил удар! — сказал он.

Соломоново решение.

Наконец суббота.

Кортеж машин промчался по Можайскому шоссе на Успенское, затем через мост к Николиной горе, затем на дорожку с запретным знаком, сторож суетливо открыл ворота, и лимузины въехали на ухоженную дачу.

Колосков встречал гостей в сером льняном костюме и белой рубашке апаш, Григорий Петрович в ностальгии по безвозвратно ушедшей юности позволил себе полотняные штаны, рубашку-сетку с короткими рукавами и начищенные зубным порошком тоже полотняные ботинки. Кемаль, считавший московское лето холодным, приоделся в синюю тройку из тончайшей овечьей шерсти, предусмотрительный Ивановский набросил на всякий случай (мало ли кто придет?) летний, в полоску костюм, купленный недавно в Стамбуле, и теперь мучился от жары и держал пиджак в руке, выслушивая тихие упреки Риммы Николаевны. Они, упреки, были совершенно справедливы: кто сказал, что будут «все свои», толком не узнав от Колоскова, кто же эти самые «свои»? Не потому ли она надела — о ужас! — сарафан, правда не забыв о драгоценностях, что несколько спасало ситуацию? А вот Алла красовалась во французском костюме (числившемся, между прочим, в инвентаре КГБ для представительского использования), а надменная шлюха из Большого, эта претенциозная девка с явно краденой фамилией, об участии которой в пикнике Ивановская и вовсе не подозревала, просто блистала, просто блистала.

Невыносимо. И Римма тайно страдала, прикрывая муки артистической улыбкой.

Хватало и еще разного народцу, игравшего роль листьев, окаймлявших изысканный букет, держались они тихо (между прочим, и в званиях были всего лишь лейтенантских, и потому не лезли в пекло поперед батьки), говорили, словно шуршали, и в основном смеялись над чужими шутками, довольно успешно изображая счастье от общения с природой и с милыми гостями.

Преотменное настроение.

Начали с шампанского прямо на лужайке рядом с избушкой на курьих ножках, на дубовом длинном столе антикварного вида и без всякой скатерти громоздились закуски и выпивка.

Николай Иванович страдал от неприятного осадка после разговора с Бесединым, на следующий день его вдруг не включили в писательскую делегацию в США, с чего бы это?

Улучив момент, с бокалом шампанского в руке он мягко подплыл к Беседину:

— Я давно хотел извиниться перед вами, Григорий Петрович.

— За что? — удивился Беседин, хотя тут же все усек.

— Помните наш телефонный разговор? К сожалению, я был излишне эмоционален. Извините.

— Да я уже и забыл! — широко улыбнулся шеф.

Боже, с каким дерьмом приходится работать! И с такими хотим еще коммунизм построить!

Беседин чокнулся, испытывая неподдельное омерзение: в глубине души он вообще презирал всех агентов, а тех, кто заискивал и раболепствовал, не выносил на дух.

— Хотя я и не в кадрах, но тоже считаю себя чекистом! — повторил свою любимую фразу Ивановский и успокоился.

Купание и другие радости жизни гостей не привлекли, пир на лужайке плавно и органично перешел на веранду, вино лилось рекой, шум стоял необыкновенный.

Кемалю посчастливилось сидеть рядом с Марией, он обращался с ней, как с фарфоровой куклой, которая может расколоться от прикосновения, а балерина разошлась, наплевала на диеты — делала она это редко и всегда на полную мощь.

Тут и приятный сюрприз: цыгане в разноцветных одеждах, «очи черные, очи страстные.», все выползли из-за стола на пленэр, внимая пению. Подпевали, вздев брови, закатывая глаза и мечтая о черных очах, вернулись на веранду выпить и закусить. Танцевальная часть — тут уже звезда Большого взяла огонь на себя, все вокруг померкло, танцевала она виртуозно и со всеми, послу наконец довелось поплотнее прикоснуться к нежному телу примы, и он задрожал, когда она вдруг обняла его за шею двумя руками.

Между прочим, с непривычки напилась.

И тут дернул черт Григория Петровича напроситься на танец, забыл большой чекист о своем росте, думал, что вся сила — в голове, а Мария танцевала с ним снисходительно (ну и бородавочка, думала она, глядя на бритую голову, откуда ей было знать, что это чуть ли не пуп земли?), и напоследок вдруг поцеловала его в лысину, оставив вульгарно-красный отпечаток.

Римма чуть не упала в обморок, прошипела нечто страшное по поводу хамки, все гости были смущены, а Колосков покраснел, предчувствуя нагоняй.

И не ошибся: Беседин строго взглянул на перепуганного Дмитрия, который уже летел к нему, трепеща, как осенний лист под ветром.