Сергей Зверев - Палачи и герои

Увлекшись работой, Дантист немного отошел от политических дрязг. И тут как гром среди ясного неба – в Кракове СД арестовала Бандеру. А 11 июля были арестованы остальные члены национального правительства.

Оправдывались худшие опасения Дантиста. Получается, лидер ОУН (Б), человек эмоциональный, авантюрного склада, решил провернуть дело на свой страх и риск – авось прокатит, и немцы смирятся с образованием нового государства.

– Волнуетесь о вашем вожде, пан Станислав? – насмешливо спросил куратор на очередной встрече.

– Больше недоумеваю.

– Ничего. В следующий раз будет умнее, покладистее. И честнее.

– Что вы имеете в виду?

– Его трюк с провозглашением самостийной Украины доставил нам несколько неприятных минут, но не более. Здесь рейхскомиссариат «Украина» – и точка. Но вкрались еще некоторые моменты. Вы в курсе, что ваши соратники за последние дни убили несколько высокопоставленных членов так называемого крыла мельниковцев? Сам Мельник благоразумно отказался принять участие в провозглашении самостоятельного государства и был объявлен вами его врагом. Мы неоднократно предупреждали Бандеру, чтобы он сдерживал свои кровожадные устремления. Нам не нужно кровопролитие в рядах союзников. Раньше адмирал Канарис в таких ситуациях защищал его. Но одно обстоятельство переполнило сосуд и его терпения.

– Какое? – с напряжением спросил Дантист – ситуация складывалась очень дрянная.

– Нечистоплотность герра Бандеры в денежных вопросах.

– Что вы имеете в виду?

– В прошлом году мы передали ему значительную сумму для финансирования подполья в Советском Союзе. Он не нашел ничего лучшего, как присвоить ее и перевести в швейцарский банк. На его счастье, мы вовремя изъяли деньги. Иначе разговор бы был жестче… Кстати, Мельник провернул то же самое, но вовремя опомнился, поэтому на свободе. Вообще он более управляемый, нам с ним легче. А ваш вождь порой непредсказуем. Так что пускай подумает в одиночестве.

– А вы не боитесь, что выйдут из повиновения те, кто верит ему? Не боитесь нападений на оккупационные власти?

– Да сколько угодно, – махнул перчаткой куратор. – Небольшая доля хаоса нам не повредит. Главное, чтобы в итоге националисты делали только то, что нужно нам. И за это отвечаете вы, пан Станислав.

Подождав, пока Дантист осознает смысл сказанного, Кляйн вбил гвоздь по шляпку:

– Своей жизнью отвечаете…

Иван познал и отчаяние. И дикую усталость. И страх перед новым днем. Одно он не познал – желания поднять руки и сдаться. Он жил уверенностью, что выведет своих людей из окружения или погибнет. Иного не дано.

Верста за верстой шел отряд буреломами и болотами. Становились холодными ночи. Слышались отдаленный рык немецкой техники и канонада. Вспыхивали скоротечные схватки, в которых отряд терял людей, но неумолимо двигался вперед. К своим. Нащупывая ценой жизней бреши в окружении.

Теперь их было больше сотни – к отряду прибились другие окруженцы.

Однажды, наткнувшись на движущуюся по дороге колонну, Иван с ужасом подумал – вот опять. Стрельба. Отход. Преследование.

Но колонна была не немецкая.

– Свои! – не веря глазам, прошептал Иван.

И ощутил не радость, а полное опустошение.

Их разоружили и отправили в пункт сортировки – как и всех, выбравшихся своим ходом из окружения. Командование не без оснований полагало, что среди окруженцев немало трусов, дезертиров, а то и диверсантов. Поэтому в лагерях работали, не зная отдыха, группы особистов.

Допрашивали чекисты дотошно, пытаясь поймать на противоречиях. Сравнивая показания. Некоторых бойцов после такого расследования увозили, и судьба их была неизвестна.

На первый допрос Ивана привели в кабинет в дощатом здании. Там он увидел своего полкового особиста Сергея Рубана. В том произошли разительные перемены. Если раньше он походил на заезженную лошадь, то война взбодрила его, и теперь это был боевой конь. Глядя на него, очень даже верилось, что в Гражданскую он в отчаянных конных атаках с шашкой наголо бросался на беляков.

– А я в тебе не ошибся, лейтенант, – сказал он, пододвигая к Ивану стакан с чаем. – А теперь давай поподробнее, как все было.

Иван рассказал все, ничего не утаивая, расставляя по полочкам с военной дотошностью. И узнал от особиста, что, задержав немцев, его подразделение дало возможность полку в последний момент воссоединиться с дивизией и с относительно небольшими потерями выйти из окружения.

– Как же так получилось, Сергей Протасович? – вздохнул Иван, от обилия чувств назвав особиста по имени-отчеству. – Как мы пропустили такой удар?

– Как? У нас три беды – головотяпство, некомпетентная самонадеянность и предательство. Ты человек, можно сказать, свой, поэтому тебе скажу. Мало мы командование армейское чистили. За два дня до войны был приказ Москвы о приведении войск в высшую боеготовность. И что? Западный округ – вся авиация в пределах досягаемости немецких бомбардировщиков. Личный состав расслаблен. Танки в ста километрах от горючего и снарядов, в результате значительную часть бронетехники просто бросили. Вот оно, головотяпство. Война на чужой территории – такая была концепция. Что это? Самонадеянность. Ну а то, что с первыми выстрелами летчики наши перелетали к немцам. Что начальник укрепрайона, аж целый генерал, собрал чемоданы, и мы его до сих пор ищем. Это что? Предательство. Командующего округом Павлова не зря расстреляли.

– Поделом, – жестко произнес Иван.

– Плохо, что предателя того, Сасько, ты не пристрелил. Нельзя их жалеть, лейтенант. Нельзя. Это такие твари – только дай им волю, они тебе со спины на загривок прыгнут… Не взыщи, проверим тебя. Чин по чину. Так положено.

– Я все понимаю.

Мурыжили окруженцев недолго. Тех, кто успел побывать в плену и вернулся, – гораздо дольше. Каждому раздавалось по заслугам – кому штрафные роты, кому новые войсковые части или пополнение воюющих дивизий, потери в которых были страшные.

Ивана определили в пополнявшийся стрелковый полк. С ним он и продолжил отступление под никак не теряющим мощь напором немецких войск.

Слезами измеренный чаще, чем верстами,

Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:

Деревни, деревни, деревни с погостами,

Как будто на них вся Россия сошлась.

Такие необычно точные стихи напишет позже Константин Симонов про эти дни. Дождливая осень. Грязь. И отступление.

Войска оставляли большие и малые города, селенья, деревни, безымянные высоты. Иван чувствовал, будто от него отрывали куски плоти. Это была родная земля, на которую ступала тевтонская железная пята. На ней оставались русские люди.

Время от времени сорок пятая стрелковая дивизия закреплялась на позициях и давала бой. Заканчивалось это тем, что немецкие танки под прикрытием отлично обученной пехоты взламывали в слабых местах ее оборону, и, избегая окружения, дивизия снова отступала.