Павел Дартс - Крысиная башня-2

— Ну что «про нормы»… Нормы в этом деле в каждом государстве и в разное время были разными. Спартанцы были закалёнными воинами; но Спарта совсем не была гомофобским городом. Там процветали, так сказать, «хорошие отношения» между опытными, закалёнными воинами и молодыми мальчиками, проходящими, как бы это сказать, «курс молодого бойца». Времен тогда были другие, и мальчик становился мужчиной не тогда, когда имел свою первую женщину, а когда его впервые имел его старший боевой товарищ. Это был греческая культура, общая как для Афин, так и для Спарты; это тогда было нормой.

— Вот, «гомофобским»…

— Это чо?

— Пидоры все были.

— Сам ты пидор. Они были… эээ… хы, боевыми пидорасами!

— За пидора ответишь!

— Да иди ты!..

К счастью, ссора не успела разгореться, — в кубрике появился новый персонаж.

— Кис-кис-кис!.. Ишь, падла, пришёл! Где-то лазил целую ночь. — Богдан понял, что в кубрик заявился Генерал, здоровенный серый котяра с оборванными в лоскуты в боях кончиками ушей, всеобщий баловень и любимец.

— Мышей ловил.

— Данунах. Заставишь его. На таком-то пайке. Вон какую ряшку наел. Наверно за периметр ходил; местных кошек штырить.

— Это он может, да.

— Дык не март.

— А ему пох.

И опять разговор съехал на излюбленную тему:

— Я бы тоже щас… вштырил!

— Каждый бы вштырил.

— Ишь ты, ишь ты — лижет! А язык — шершавый как тёрка!

— Я вот читал, что зэки под это дело кошек тоже подпрягали…

— Ты чо, студент, с дуба рухнул?? Ипать?? Кошек???

— Да не. Зубы кошкам аккуратно выламывали, обтачивали, чтоб не кусались. А потом свою елду давали лизать. Мазали каким-нибудь вареньем…

Это уже было через чур. Из наполнившейся фляги спирт выплеснулся на державшую её руку; Богдан быстренько выдернул из канистры трубочку; скомкав, сунул в карман; закрыл канистру; отхлебнул из фляги, сдавленно закашлялся, уткнувшись носом в рукав; завинтил фляжку и пулей вылетел из помещения. Закрыл замок, торопливо опечатал. Ну, бля, студент, я тебе сейчас дам «елду полизать»; за одно только предположение что с бессловесным животным можно так поступать!.. — сам Богдан был деревенским и не выносил издевательств над божьими тварями.

— Так, нах! — к своему стыду Богдан, не будучи «военной косточкой», то есть кадровым, а будучи всего лишь «пиджаком», то есть попавшим в армию через военную кафедру ВУЗа, да ещё и сельскохозяйственного (что он тщательно скрывал даже и на АСО), — до сих пор толком не научился распекать подчинённых через специфическую военную лексику, постоянно сбиваясь на «обычный» односложный деревенский мат; впрочем, эти «наречия» были вполне близки, — Что за свинарник, нах?? Урядник Федосов, нах! Почему в служебное время лежим на кроватях?? Почему, бля, на одеялах кант не подбит; почему на входе нет ваксы и щётки; как давно проводился осмотр личного состава?? Отвечать, бля нах!

Выстроившиеся «на взлётке», — на пролёте, делящем кубрик пополам, — военнослужащие преданно ели разъярённое начальство глазами.

— Как давно проводился осмотр тумбочек?? — гремел старший капитан, своим видом отнюдь, кстати, не подававший примера воинской аккуратности, — Это ваша обязанность! Почему я должен за всем следить??

Отвернувшись, он пинком распахнул одну из прикроватных тумбочек, и, наклонив, вывалил на пол её содержимое. За его спиной подчинённые недоумённо переглянулись — что так могло взбесить командира? Непонятно…

Из тумбочки вывалилась мыльница, футляр для зубной щётки, скрюченный тюбик зубной пасты, рулон «подшивы» с воткнутыми в него иголками; навеки умерший сотовый телефон; несколько карандашей, общая тетрадь; и пластиковый файл со стопкой разномастных книжных страниц в нём, которые тут же разлетелись по полу.

Богдан наклонился и поднял несколько из них; заодно поднял и общую тетрадь. Всё это были страницы из самых разных книг; разного формата и разного качества бумаги; объединяло их одно: на всех их были иллюстрации, а на иллюстрациях — обнажённые женщины. В разных позах, по разным, соответственно, сюжетам; но голые. Вырванные, понятно, из книг кадетской библиотеки… И много как! — небось всю библиотеку пролистали?? Богдан открыл наугад общую тетрадь. В ней были умело, тщательно выполненные карандашом и шариковой ручкой копии тех же рисунков голых женщин, но уже с включением откровенно порнографических элементов. Вот… явно отсюда: на странице из книги обнажённая женщина, стоя на коленях, сложив руки перед собой, что-то явно просит, молит; — вот явно копия того же рисунка, где она… хм, исполняет минет невнятно нарисованной фигуре в камуфляже… тьфу!

— Чьё это?? — рявкнул старший капитан, потрясая порнографической тетрадью.

— Это моя тумбочка… — извиняющимся тоном сообщил бывший студент, — А листы, господин старший капитан…

Не дослушав, Богдан заорал гневно:

— Это зачем?? Эта порногрфия — почему?? Дрочите???

Гробовое молчание было ему ответом.

— Я спрашиваю — дрочите?? — обличающим тоном опять заорал Богдан, вновь потрясая самодельной порнографией, — Отвечать!..

На этот раз ему хором, но вразнобой ответили все пятеро находившихся в кубрике подчинённых:

— Никак нет. Да. Так точно. Дрочим, хер оберст-капитан. Не могу знать.

Богдан обвёл строй выпученными от возмущения глазами:

— Это как па-ни-мать?!.

— Разрешите объяснить, господин старший капитан… — сделал вперёд шаг старослужащий Федосов.

— Ну?..

Федосов не даром давно уже тащил службу на объекте, и был сведущ в психологии начальства. По его словам выходило, что тумбочка — действительно Студента; а страницы из книжек и рисунки, — точно не его. Кого? А Терентьева, — вот которого с подозрением на дизентерию увезли на прошлой неделе. Точно его. Он большой любитель был, это… почитать. Особенно ночью на посту. Оттого и вырванные странички. Рисовал? Тоже он. Говорил, что собирается после войны в художественное училище поступать, учиться на этого, как его? А, на мариниста, да. Оттого и тренировался, — рисовал. Ну как просрался, — реально, про тетрадь и странички забыл. Очень, должно быть, без них сейчас переживает в гарнизонном госпитале. Если не умер ещё, конечно. Разрешите, господин старший капитан, собрать и передать ему с ближайшим конвоем?..

Федосов, оттарабанив всю эту зведомую глиматью, стоял, и не моргая, преданно смотрел в лицо своего командира.

Тот ещё раз взглянул на тетрадь и листы, потом опять на Федосова, — ни малейшего намёка на усмешку, ну и выдержка! Всё свалил на выбывшего, и стоит — преданно ест глазами начальство… Ну и сволочь! Надо будет его представить к званию старшего урядника, — за находчивость… — подумал Богдан, и уже тоном ниже, снова спросил: