Александр Золотько - Под грязью пустота

– Может возьмешь эту часть работы на себя?

Клоун, не отходя от двери, сунул руку в карман, вынул что-то и бросил Гаврилину. Тот поймал.

– Это выкидушка Клина. Я ее у него сегодня утром из кармана вынул. Другого оружия у него нет. На территории усадьбы не положено. Надеюсь, пользоваться умеешь?

– Я тоже надеюсь, – Гаврилин не отводя взгляда от окна, щелкнул ножом.

– Старайся ни с кем не встречаться по дороге. Здесь тебе нельзя никому верить. Никому.

– И тебе?

Клоун собрался ответить, но за дверью послышались шаги.

– Убери нож. Это Клин.

Гаврилин послушно закрыл нож и сунул руку с ним в карман куртки.

– Не дрейфь, – сказал Клоун.

В дверь стукнули. Скорее всего ногой. Клоун открыл.

– Я бегом прибежал, – Клин вошел в комнату, поставил на стол поднос с тарелками, – тебя Хозяин зовет.

Клоун быстро посмотрел на Гаврилина. Тот отрешенно глядел в окно. Лицо напряжено.

– Выйдем в коридор, – сказал Клоун, – на пару слов.

Клин кивнул, пропустил вперед Клоуна и тщательно закрыл за собой дверь.

Гаврилин встал с кровати, подошел к двери, прислушался к голосам за ней. Вынул руку из кармана. Щелчок, и появилось лезвие.

А чего там! Ну замочил и замочил. Клин в приметы не верил и проклятий не боялся. Если бы сбылась хоть половина из того, что ему желали, он бы уже давно был на том свете, весь перекрученный и выпотрошенный.

Клин относился к жизни философски. Чего менжеваться? Трясти надо. Умные люди скажут, что нужно сделать. У Клина никогда не возникало желания стать главным. Решать что-то за кого-нибудь. Это делало его удобным исполнителем. Только удобным. Он мог выполнить любой приказ, при условии, что выполнение его не подразумевало проявления инициативы. От сих и до сих.

Сказали караулить этого мужика – будет караулить. Скажут замочить – замочит. Скажут пытать – с тошнотой, с отвращением, но выполнит. Клин не любил крови. И жмуриков тоже не жаловал.

Клоуна Клин уважал. Спокойный, уверенный, надежный. Не подставит. Краба Клин скорее боялся. Как, впрочем, и все остальные.

Клоун – совсем другое дело.

Когда Клоун позвал его в коридор, Клин только глянул на арестанта. Если Клоун считает, что никуда тот за минуту не денется, значит никуда он и не денется. Клоуна вон даже Хозяин к себе вызывает. Лично.

– Ты тут не боись, – сказал Клоун, все будет нормально. Вроде бы они с Хозяином договорились.

– А мне без разницы, – ответил Клин.

– Ну, и молодец, – Клоун хлопнул Клина по плечу, – я пошел.

Клин проводил его взглядом, сплюнул на пол, огляделся по сторонам и растер плевок ногой. За такое можно свободно и в харю схлопотать. Никак не может отвыкнуть от уличных привычек.

Жратва. Все может остыть. А остывшего Клин не любил. Этот, который лабуха замочил, уже похавал с Хозяином вместе. Наверное, и вправду договорились.

То, что мужика не оказалось на кровати, Клин заметил сразу, но не удивился. Договорились, все еще светилось у него в мозгу, затормаживая реакцию. Клин вошел спокойно, обвел комнату взглядом и вздрогнул, увидев, что Гаврилин стоит прямо возле него. Лица были всего в нескольких сантиметров друг от друга.

– Как дела? – спросил Гаврилин.

– Что? – не понял Клин.

– Как дела?

– Нормально, – ответил Клин. Он не понимал, чего это с ним разговаривает этот странный мужик, о чем спрашивает. Отвечал Клин автоматически. Потому что был приучен отвечать тем, кто спрашивает.

– Нормально? Это теперь у вас называется нормально? – спросил Гаврилин и по смотрел вверх. На потолок.

– Чего там? – Клин автоматически повторил движение Гаврилина и поднял голову. Потолок как пото…

Хлюп! Лезвие ножа погрузилось в горло Клина. Он не почувствовал боли, просто удар. Что-то горячее ткнулось в горло чуть выше ямочки, под кадык. Клин оттолкнул ударившего, еще не понимая, что тот пытается его убить.

Как будто кто-то из пацанов в шутку ткнул непотушенным бычком.

– Ты чего? – сказал Клин, вернее только попытался сказать.

Хлюп! В горле. Что-то у него в горле не в порядке. И лицо у мужика странное… И…

У него рука в крови, подумал Клин. Правая рука. В крови. И нож. В этой руке. И с лезвия капает. Кровь…

Клин взялся рукой за горло. Мокро. Горячо и мокро. И трудно дышать.

Меня, шевельнулось в мозгу. Он. Ударил меня. Ножом. Клин поднес руку к глазам. Кровь.

Клин снова попытался что-то сказать, и у него снова не получилось. Хлюп.

Больно. Внезапно стало очень больно. Но и закричать от боли Клин не смог. Рот широко открылся, из него потекла кровь.

Убью. Клин протянул к Гаврилину руки. Убью. Нужно только добраться до него…

Шаг получился неширокий, ноги переставали слушаться.

Убью! Словно ныряя в воду, Клин качнулся вперед. Достать. Измазанные кровью пальцы рванули одежду Гаврилина.

Опрокинулся стул, падая, Гаврилин зацепил стол, и на пол слетели тарелки. Клин не обратил на это внимания. Он видел только лицо врага.

Убью.

Перед глазами появилось темное облако. Не уйдешь. Не уйдешь! Не…

Никак не получается его прижать, вырывается, с каждой секундой все сильнее и сильнее. Руки уже не могут удержать его. Соскользнули.

Ну его! Спать. Просто очень хочется спать. Лечь на пол и уснуть. Уже ночь. Стемнело, и наступила ночь. Он не выспался прошлой ночью.

Спать. Боли уже не было. Просто очень хотелось спать. Спать.

Медленно всплыло лицо Клоуна. Прямо перед глазами. Клин удивился, ведь Клоун ушел. Его вызвал к себе Хозяин…

Хороший парень, этот Клоун. Классный парень.

Они договорились. Этот самый мужик договорился с Хозяином. Они договорились…

Но Клину на это наплевать. Он хочет спать. Спать.

Стало тихо и спокойно.

Устал. Как устал…

И уже когда темнота почти отгородила Клина от всего, уже на самой грани… Или уже за гранью, Клин понял, что это не сон.

Я умер, понял Клин. Я умер. И пришел не страх, не отчаяние. Стало просто очень грустною. И захотелось заплакать.

Не получилось.

Все. Теперь – все. Парень на полу затих. Все.

Я сделал это. Я его убил.

Мой третий. Или первый? Наташку он убил защищаясь, не задумываясь, как не задумываясь убил музыканта.

Там у него еще было оправдание. Этого он убил, все обдумав и взвесив.

Как, оказывается, легко все правильно взвесить, когда на одной из чашек весов лежит твоя собственная жизнь. До отвращения легко.

И не было ни секунды сомнения. Куда-то делись гуманизм и человеколюбие. И чистые руки.

Гаврилин знал, что руки его снова в крови. И это не фигура речи. Руки его действительно в крови.

Гаврилин присел на край кровати, не отводя взгляда от лица Клина. Удивительно спокойное лицо…

Наверное, не так уж страшно умирать. Гаврилин опустился на колени возле Клина. Кровь из горла все еще вытекала. И кровь, и рана, из которой кровь вытекала, все это было не страшным. Глаза.