Валерий Барабашов - Крестная мать - 2

— А ты, Саня?

— Все будет зависеть от Аленки. — У того рот от улыбки — шире ворот. — Как себя поведет, что позволит…

— Она будет вести себя адекватно, — несколько официально решил Захарьян и показал взглядом на «зеленые», которые Катя все еще держала в руках.

…Ко второму действию «Тайной любви…» атмосфера в зрительном зале была накалена до предела. Еще в первом действии зрителей (а нынче в зале были старшеклассники и учащиеся профессионально-технических училищ) «завели» Яна с Саней-Митей. В сцене прощания с Катей Митя вдруг взялся ее раздевать, оголил грудь и стянул юбку со своей пассии. И сам вдруг сбросил с себя брюки, оставшись в цветных длинных трусах, которые — все это отлично видели — оттопырились, стояли шалашиком. Саня-Митя совсем не стеснялся возбужденного своего состояния, наоборот, старался повернуться к зрителям так, чтобы они видели его возбуждение, демонстрировал его. Осветители тоже не ударили в грязь лицом — шарили сразу двумя мощными лучами по зайцевским трусам, расцвечивали их то фиолетово-синими, то совсем уж красными огнями.

Пэтэушники (а именно они задавали тон в зрительном зале) орали во всю глотку:

— Трахни ее, Митя!

— Снимай трусы, чего стесняешься?!

— Ха-ха-ха… видели, не бойся!

— Разложи ее, Митя, чего мучаешься? Она и сама хочет.

Саня-Митя действительно мучился — Катю ему вдруг захотелось ужасно. Но он помнил, разумеется, что впереди, во втором действии, сцена «В шалаше», он должен был сохранить силы, провести сцену натурально, а не имитируя половой акт: именно этого ждали от него Михаил Анатольевич и высокие американские гости.

В антракте зрительское возбуждение вылилось на буфеты: парни потащили туда своих девчонок, заказывали пиво, вино, водку, сигареты. В буфетах и фойе дым стоял коромыслом. Какой-то уже пьяный паренек в джинсах и черной вельветовой рубашке тискал рыжую и тоже пьяную девчонку в укромном уголке, за бочкой с разросшимся фикусом, лез к ней под юбку, но бдительная администраторша спугнула их, прогнала, стыдя и возмущаясь. Тогда паренек под воздействием любовного угара поволок свою златокудрую в мужской туалет, где прямо у входа, перед зеркалом, целовались два длинноволосых парня… И у женского туалета творилось Бог знает что: все без исключения девицы курили, матерились, неестественно громко обсуждая какие-то свои дела, у многих болезненно-ярко блестели глаза.

Джеймс Ховард с Сэмом и Фрэнком прогуливались по фойе; постояли у больших фотографий актеров на стенах, с интересом вглядывались в лица шумных, вольно ведущих себя молодых зрителей. Чем-то они, конечно, похожи на своих американских сверстников — такие же непоседливые и горластые, но, кажется, кое в чем уже и превосходят их. На многих юношах и девушках были рубашки и платья, сшитые как бы из американского флага — из красно-белых полос и белых звезд на синем фоне; у многих на одежде так или иначе значилась американская символика — надписи: «Нью-Йорк», «Сан-Франциско», «Техас»… И почти все беспрерывно жевали, жевали, жевали американскую жвачку… Молодые жвачные животные — телочки, бычки, козочки…

«Да, этим только такое искусство и требуется, — иронично и спокойно думал Ховард. — Столько лет Советы носились со своей молодежью, гордились ею, называли верным преемником партии, старших поколений, всячески оберегали от «тлетворного влияния Запада». Ха! Вот она, ваша хваленая молодежь! Полупьяная, нанюхавшаяся анаши, агрессивная… С этой молодежью можно делать все что угодно. Она все, что исходит от Америки, примет как должное. И это хорошо. Стопроцентно хорошо!»

Понимающе переглянувшись с Сэмом и Фрэнком, он вернулся на свое место в зрительном зале — начиналось второе действие. Сэм рассказал Ховарду содержание предстоящих сцен (молодой русский барин, томящийся любовным недугом, назначает свидание некой холопке, барской девке Аленке в шалаше…), и Джеймс мало теперь вслушивался в диалоги, зная, о чем будет идти речь, — он ждал «шалаш». В Америке он, конечно же, видел всякое за долгую свою жизнь, и там есть заведения, где артисты на глазах у публики занимаются сексом, но чтобы в молодежном театре!.. Настоящий половой акт!.. Это его заинтриговало — русские, кажется, перещеголяли в этом американцев, молодцы!

А сцена «В шалаше» с самого начала у Сани с Катей не пошла. Саня переволновался, перенапрягся в первом действии и никак теперь не мог привести себя в нужное состояние. Они, разумеется, играли сцену, говорили и обнимались, тискали друг друга, уже обнаженные, в глубине шалаша, и Катя-Аленка, верная своему слову, да и просто «заведенная» не меньше зрителей, исходила нетерпением, шептала Сане в самое ухо:

— Ну что же ты, Санечка? Что ты?

— Да видишь же… не могу! — в отчаянии шептал и он.

Она видела, как видели это и триста зрителей: Митя в самый ответственный момент отчего-то скис, не может сделать то, что должен был сделать, за чем позвал в шалаш Аленку. А ведь так хорошо, крепко распалил он всех в первом действии, так наглядно демонстрировал всему залу свое желание и свои возможности. Что же ты, Митя?!

— Трахай ее! Трахай! — крикнул из зала чей-то по-юношески ломкий голосок.

И зал вдруг зааплодировал — сначала неуверенно, потом все настойчивее и дружней:

— Тра-хай! Тра-хай! Тра-хай!

Хлопал, смеясь, и Ховард со своими помощниками. Это словечко было ему хорошо знакомо, оно родилось на их континенте, оно овладело умами и чувствами молодых русских, оно затмило им остальной мир.

— Тра-хай!.. Тра-хай! — оглушительно орали теперь все в зале, топали ногами, свистели, неистовствовали.

Паренек в джинсах и черной вельветовой рубашке, пошатываясь, пошел вдруг между рядами кресел на сцену, на ходу расстегивая ширинку облегающих его бедра джинсов. Зал сначала не понял его маневра, онемел, а потом с новой силой восторженно, дико завопил, забил в пол ногами, замолотил в ладоши:

— Тра-хай!.. Тра-хай!..

В ярких огнях прожекторов все в зале отлично видели торчащий из ширинки розовый фаллос паренька. Девицы повизгивали от восторга; одна из них, с растрепанными волосами, пьяная, задрав на глазах у всех платье, взялась мастурбировать большим и тоже розовым муляжем; парни гоготали, ржали, как застоявшиеся жеребцы, орали во всю мочь, поддерживали и эту мастурбирующую девицу, и своего приятеля-смельчака:

— Давай, Андрюха! Не бойся! У этого Митьки все равно ничего не получится. Трахни ее!

В мгновение перестроившись, зал снова идиотски-дружно скандировал:

— Ан-д-рей!.. Тра-хай! Ан-д-рей, тра-хай! Ан-д-рей, тра-хай!..

Катя-Аленка в ужасе выскочила из шалаша, голая, металась по сцене, не зная, что делать, а паренек Андрей схватил ее за руку, повалил.