Валерий Барбашов - Крестная мать - 2

Живо представив себе эту сценку, Джохар невольно улыбнулся, он ведь подумал об этом чисто по-русски. Что ж, правильно: вся его сознательная жизнь прошла в России, среди русских, куда от этого денешься? Он и говорить, и думать по-русски научился с малых лет, и семья у него наполовину русская, и никогда он не предполагал, что будет воевать со своей страной.

Пришлось вот. Сидит, как загнанный волк, в горах, в земляной норе. «Мятежный генерал», президент разгромленной республики…

Трудно в это поверить!

И можно ли это простить?

…По спутниковой связи [10] Что касается связи, то она в штабе Дудаева находится на самом современном уровне. Штаб располагает не только спутниковой связью и, соответственно, может выйти на любого абонента в Европе, но в его распоряжении мощнейшие радиостанции, а также передвижная телестудия. Дудаев вызвал Басаева к себе, назначил время. Шамиль скоро явился в Секрет-Юрт, и они, закрывшись, долго беседовали в штабной землянке с глазу на глаз.

Потом, спустя несколько часов, они вышли на свежий воздух, постояли, любуясь прекрасным видом вечерних гор. Ичкерия, Родина…

Один из них, возможно, любовался горами в последний раз.

До похода в Буденновск оставалось ровно четыре дня.

Дудаеву доложили, что из Придонска вернулась часть диверсионной группы, всего два боевика, и он тотчас велел привести их к себе.

Рустам и Аслан, прибывшие в Секрет-Юрт кружным путем, через Дагестан, рассказали, потупив глаза, что ничего из задуманного в этом городе осуществить не удалось. Взрывное устройство, установленное в мусоровозе, обслуживающем атомную станцию, сработало где-то в лесу, вдали от АЭС; жены летчиков, вызванные в гарнизонный госпиталь, доехали благополучно — Байрам со своими людьми арестован милицией за разбой на дорогах («Шакал! — негодующе воскликнул Дудаев. — Его посылали не за этим!»). Махмуду самолет угнать не удалось — все, кто пришел в ту ночь на аэродром, схвачены службой безопасности…

Джохар долго молчал.

— Ладно, — сказал он наконец. — Одна группа провалилась. Мы создадим еще десять, если потребуется. Будем работать осторожнее. И в зависимости от того, как поведет себя Россия. Ей предстоит скоро серьезное испытание…

Рустаму и Аслану велели отдохнуть с дороги, а утром ехать вместе с Басаевым. На рассвете он пришлет за ними человека. Шамилю нужен еще один опытный водитель КамАЗа и смелый, бывавший в переделках боевик.

Так сказал Рустаму один из штабных Дудаева.

Ночь упала на горы стремительно, по-хозяйски, и лагерь погрузился в тревожный и чуткий сон, какой могут себе позволить военные, обеспокоенные завтрашним днем люди.

Купе их женское: Татьяна, Изольда и две солдатские матери — Нина и Александра Васильевна. Александра Васильевна — самая старшая из них, седая грузная женщина с отекшими ногами и большой, обвисшей грудью. Она и дышит тяжело, поминутно вытирает пот с лица казенным железнодорожным полотенцем, на котором нарисован веселый длинноухий заяц.

Попутчицы быстро перезнакомились — у всех судьба оказалась связанной с Грозным. И ехали все туда же: Татьяна — искать Хеду Хуклиеву, названую свою дочку; Изольда — помогать ей, заодно она хотела глянуть на свой дом, осталось ли что от него. Нина, белокурая, в кудряшках, совсем еще молодая мама солдата, — искать своего пропавшего без вести Виталика. А Александра Васильевна — вызволять из плена Бориса, единственного своего сына. Один из сослуживцев сына, сам побывавший в руках дудаевцев, но благополучно сбежавший, рассказывал ей, что Борис — у полевого командира Абдулхаджиева, там еще несколько человек. С пленными обращаются хорошо, кормят тем, что и сами едят, но хотят, чтобы они перешли на сторону чеченцев, приняли их, мусульманскую веру.

Рассказывая все это, Александра Васильевна плакала, показывала фотографию своего Бориса — круглолицего, с большими испуганными глазами солдатика с автоматом, только что, видно, надевшего форму и взявшего в руки оружие. Это единственная его фотография, больше он ничего не присылал — их сразу же после «учебки» отправили в Чечню. Александра Васильевна узнала об этом только в январе девяносто пятого, когда по телевизору стали показывать жуткие кадры убитых солдат и разрушенного Грозного, а кто-то из их областного комитета «Солдатские матери России» подбросил ей в почтовый ящик листовку, в которой большими типографскими буквами было написано:

МАТЬ!

ТВОЙ СЫН УБИТ В ГРОЗНОМ И ЛЕЖИТ НА ПЛОЩАДИ ПЕРЕД ДВОРЦОМ ДУДАЕВА. ЕГО ТРУП ГРЫЗУТ ГОЛОДНЫЕ СОБАКИ. ТЫ ДОЛГО БУДЕШЬ МОЛЧАТЬ И ТЕРПЕТЬ ПРЕЗИДЕНТА ЕЛЬЦИНА? ИМЕННО ОН ПОСЛАЛ ТВОЕГО СЫНА НА СМЕРТЬ.

ВЫХОДИ НА МИТИНГ, МАТЬ СОЛДАТА!

С Александрой Васильевной, когда она это прочитала, случился сердечный приступ. Соседи еле успели вызвать «скорую помощь», спасти ее от неминуемой гибели, она уже потеряла сознание…

Александра Васильевна показывала своим попутчицам другие фотографии Бориса: вот он на руках у отца; совсем еще маленький, вот в садике — участвует в каком-то праздничном представлении, вот уже школьник, с книжками… Показывала и злополучную листовку — изрядно помятую, на серой оберточной бумаге.

— И зачем вы ее бережете, Александра Васильевна? — вздохнула Изольда. — Сердце только мучить.

— Да, Лизонька, конечно, — согласилась та. — А с другой стороны, эта бумажка мне глаза открыла. Я ведь жила, ни о чем не думала, не знала. Ну, уехал Боря служить, Родину защищать. Все как и должно быть. Я про Чечню эту и не подозревала. Газет я не читаю, не на что покупать, пенсия маленькая, а радио на кухне много ли расскажет? Да и соврет половину. Я в основном погоду слушала, песни да «Домашнюю академию».

— А что, разве телевизора у вас нет? — спросила Нина. Глаза у нее красные, заплаканные, лицо нервное.

— Телевизор-то есть, но сломался. Звук хрипит, слушать невозможно, нервы не выдерживают. Когда муж живой был, он за всем в доме следил, все у нас работало — и телевизор, и утюг, и краны не текли… А потом Иван Яковлевич помер, царство ему небесное, это год назад было, мы остались с Борей одни. А тут и сыночка в армию забрали. А он у нас поздненький, я в сорок четыре года только забеременела, девочки. Мы и поженились с Иваном Яковлевичем поздно, и лечилась я… Такое счастье было — сыночек! Мы на него с Иваном Яковлевичем дышать боялись. Спорили, помню, кому купать его, кому за ним в садик идти. Во всем себе отказывали, все ему, Бореньке. И он нас любил, ласковый такой был, хороший. Как-то, уже взрослый был, на Новый год в компанию пошел… Я ему наказывала: ты веди себя там хорошо и позвони нам с отцом. Он около полуночи звонит, мы за столом сидели, телевизор смотрели. Чувствую по голосу, что выпил он, но не так чтобы сильно… Ну вот. Говорит: «Мамочка, папочка, я вас поздравляю!.. Люблю вас обоих, у меня никого дороже вас нет на свете. Не болейте, пусть вам Новый год счастье принесет и радость». Ну, мы с отцом ему тоже по очереди хороших слов наговорили, ласковых. Какой-то душевный разговор у нас получился. Боря дома-то немножко замкнутый был, лишнего слова не скажет. А тут ушел сыночек, посидел среди чужих людей и в первую очередь отца с матерью вспомнил, такие хорошие слова сказал… Они очень дороги нам с отцом были. И душу, сердце тронули. Вы же знаете, какая сейчас молодежь — грубая, дерганая… А тут: «Мамочка, папочка…» Но год-то нам девяносто четвертый одни неприятности принес: Иван Яковлевич умер, потом Борю в армию забрали, в Чечню направили…