Валерий Барбашов - Крестная мать - 2

— Это я уже слышал. А зачем ты отнес? Взял бы и продал. Денег бы тебе много дали. Но и срок тоже, если б узнали мы или милиция.

— В том-то и дело! — Веревкин даже обрадовался — ничего и объяснять этому понятливому чекисту не надо. Он правильно все сказал: первым делом он, Веревкин, хотел «пушку» именно толкануть — у кафе, у этого окошка, бывают и серьезные люди. Но поразмышлял и пришел к выводу, что это опасно с двух сторон: могут со временем замочить и сами покупатели — им свидетели не нужны, а милиция, если узнает, посадит за хранение и продажу огнестрельного оружия, у этих не заржавеет. — Свобода — она ить сладкая, — продолжал размышлять Веревкин. — Сидишь вот, пиво пьешь. А на зоне какое пиво?.. И потом, гражданин хороший, я ить видел, кто «пушку»-то в мусорку кинул.

— Да?! — теперь уже обрадовался и Латынин. — А почему в милиции об этом не сказал?

— Кому? Ментам этим поганым? Ты бы видел, как они на меня глядели. Козел я для них, и больше никто. Нос воротили, побыстрее от меня отделались… Ну и ладно, я и промолчал. А ты не побрезговал, денег дал, сидишь вот со мной, разговоры разговариваешь. Я уважаю таких интеллигентов, они с понятием. Такие, как ты, нам сочувствуют, я знаю. И советская власть не позволила бы нам, бомжам и пенсионерам, собак жрать…

— Может, ты путаешь чего с «пушкой»-то? Расскажи по порядку.

— Да ничего я не путаю. Сидел вон там, под навесом. — Веревкин банкой показал на заднюю стенку кафе, где был пристроен закуток для пустой тары. — Дождик моросил, пива еще не привезли, Райка-то к десяти, как барыня какая, на работу приходит… Ну ладно, мы люди не гордые, подождем. Вот, значит, сижу я, любезный, наблюдаю за жизнью-то: то бабы из вон той девятиэтажки мусор в контейнерах из подвала поволокли, то машина с хлебом проедет, то собаку гулять ведут. Интересно, не думай!.. Ну вот, я всех вижу, а меня — никто. Чего там среди ящиков разглядишь? И вот я, значит, сижу, а из того вон дома, из крайнего подъезда, выходит мужик. И — шасть сюда, к мусорке. А мне тут до нее пять шагов. Вот. Мужик этот чего-то завернутое в газету в контейнер и кидает. И еще палкой пошерудил, вроде как закапывает, прячет. Меня совсем интерес разобрал — обычно никто же ничего не закапывает, вывалил ведро и пошел. Ну вот, я, значит, подождал, пока он отвалил, и — к ящику-то, к контейнеру то есть. Мне копаться в мусоре дело привычное, не брезгую. Развернул газетку-то, а там «пушка». Вот-те раз! Я сразу же подумал: что-то тут нечисто, надо бы милиции стукнуть…

— Опиши, как выглядел этот человек, — попросил Латынин.

— Ды как… Слушай, любезный, дай еще на пиво, а? Мозга в таком разговоре светлая должна быть, я понимаю. Может, я важную птицу видел, надо, чтоб все точно было, да?

— Конечно, — подтвердил Латынин и дал бомжу еще сиреневую.

Веревкин бережно спрятал ее куда-то в тайники своей хламиды, продолжал:

— Человек неприметный, сразу тебе скажу, гражданин хороший. Не худой и не толстый, не высокий и не низкий…

Латынин нетерпеливо засмеялся.

— Да ты попроще рассказывай, ты же не сказочник какой…

— Понял. Докладываю, гражданин начальник: одет этот человек был в джинсу — и штаны, и куртка. Невысокий такой, щуплый на вид. Годов ему… ну, сорок — сорок пять, не больше. Стриженный коротко, не то что я… — И Веревкин поскреб заскорузлыми грязными пальцами свою плешину. Подумал. — Кроссовки у него старые, стоптанные на каблуках, я таких много тут на помойке видел… Слушай, а он что, ухлопал кого из этой «пушки»? Тут хоронили недавно одного деда, но я не поинтересовался, отчего он помер.

— Вот этого деда он и убил, — сказал Латынин. — Если бы ты сразу сказал в милиции… Ладно, дело прошлое, все ты уже объяснил. Вот что, Веревкин, друг ситный, ты нам должен помочь фоторобот составить. Мы заплатим.

— Конешно! Как иначе?! — замотал тот бородой. — Рынок, куды от него деться? И у вас, у чекистов, и тут, у нас: я ить этой банкой, любезный, хорошо зарабатываю — считай, пьяный каждый день. А мне много и не надо…

На следующий день Веревкин несколько часов просидел с Латыниным и Русановым в одной из лабораторий управления, где они скрупулезно подбирали фотороботу носы, уши, глаза и подбородки…

— Кажись, вот этот, — сказал наконец Веревкин. — Похож, да. Только я ж видел его с минуту, не больше. Если бы так, живьем еще на него поглядеть. А то фотка, она и есть фотка.

Бомж ушел, а криминалист пообещал Русанову с Латыниным поработать — прогнать фоторобот через картотеку ЭВМ, идентифицировать его с имеющимися в архиве управления и ФСБ и УВД фотографиями. Работа предстояла большая…

Хотя особых надежд на этот фоторобот ни у Русанова с Латыниным, ни у криминалистов не было (бомж говорил неуверенно), сыскная машина, как ей и положено, заработала — это в любом случае была хоть какая-то ниточка к убийце.

…Дня через два Русанов с Латыниным пришли на механический завод № 6. С собою у них был предварительный список тех, с кем они решили поговорить. Практически в него попало все бывшее окружение убитого директора — от секретарши и референта-помощника до заместителей и начальников цехов.

В этих рутинных, изматывающих разговорах со множеством людей был смысл: Русанов с Латыниным решили восстановить хотя бы последние две-три недели жизни и работы Глухова — с кем он встречался, какие вел разговоры, куда выезжал, кого принимал в своем кабинете… Встреч и разговоров, разумеется, было множество. Сыщикам помогло то обстоятельство, что встречи и беседы помощник Глухова записывал, и это очень облегчило работу. Однако объем ее не уменьшился, скорее, наоборот — через кабинет Глухова за это время прошли сотни людей.

Более четкое направление поисков и причин убийства директора завода всплыло неожиданно, в процессе разговоров. Секретарша Глухова на вопрос: «Вспомните, пожалуйста, Галина Васильевна, что, может быть, досаждало Григорию Моисеевичу в последнее это время, что портило ему настроение?» — ответила твердо:

— А приватизация эта, чтоб ей пусто было. Григорий Моисеевич больше всего из-за нее и переживал. Ведь навалились на него со всех сторон: акционеры, инвесторы, начальство — и областное, и московское, — иностранцы понаехали. Все же спешат с распродажей собственности, Москва подгоняет область. А тут эти скупщики акций насели, на нервы ему действовали. Вы же видели, наверное, прямо перед проходной автобус стоит, акции у рабочих покупает. Григорий Моисеевич был против, он лично против этих скупщиков работу вел. Может, они ему и отомстили?

— Все может быть, — согласился Русанов, внимательно слушающий женщину. — А вы говорили об этом кому-нибудь еще?

— Да Боже упаси! — Секретарша замахала руками. — Разве я ничего в этой жизни не понимаю? Жить стало страшно, вот что я вам скажу. За такие деньги, которые с приватизацией связаны, не то что убьют, а и прах развеют, никакая ваша организация ничего не сыщет. Это уж я с вами разоткровенничалась, потому что вы убийц Григория Моисеевича ищете, а так бы я и рта не раскрыла. Такого человека убили, сволочи! Да он же за нас всех, за рабочих и служащих, горой стоял! И на совещаниях про эту приватизацию все правильно и честно рассказывал, и по заводскому радио выступал, объяснял всем, что акции нельзя на сторону продавать, если мы в самом деле хотим быть хозяевами завода… Он был очень честный человек, очень! Его все у нас любили.