Александр Тамоников - Жестокое перемирие

С другой стороны пристроился Пашка Дорофеев и сказал:

– Командир, машина ждет. Не надо здесь сидеть, мы отвезем тебя домой.

– Я никуда не поеду, – прошептал Андрей.

– Надо ехать. – Липник вздохнул, затоптал окурок. – Сегодня на службу не ходи, завтра тоже. Мы все понимаем, отдохни. О телах позаботятся, не волнуйся, всех отвезут в морг.

Андрей мог бы многое сказать и про отдых, и про сидение в четырех стенах, но только зарылся лицом в ладони и заплакал.

Друзья привезли его домой, в Крановый переулок. Он лежал на кровати, отрешенно глядел в потолок и едва замечал, что творится вокруг.

Похоже, товарищи организовали вокруг него круглосуточное дежурство. Костюк возился по хозяйству, что-то подметал, мыл. Потом его сменил Савельев, колол за сараем осиновые чурки. Он вошел в горницу, пошутил, мол, все готово, во дворе трава, на траве дрова, не встретил никакой ответной реакции и смутился.

К вечеру прибыли Голуб с Липником и стыдливо сообщили, что нужно съездить в морг, опознать тела.

«Чтобы моей жене не положили в гроб чужую голову», – как-то тупо подумал Андрей.

Он не превратился ни в овощ, ни в тряпку, просто окаменел. Товарищи отвезли его в городской морг. Там он сделал все, о чем его просили, опознал останки. На них повесили соответствующие бирки.

Ближе к вечеру он остался один. Ночь прошла в трансе.

Утром были похороны на городском кладбище, под звуки отдаленной канонады. Ждать до третьего дня, определенного христианскими законами, было нельзя – не то время. Бог поймет и простит. Хоронили то, что осталось от несостоявшихся беженцев. Во многих гробах лежало лишь что-то символическое.

Люди шли на кладбище толпами. Здесь были даже те, кого это горе напрямую вроде не коснулось. Были траурные речи, вой плакальщиц, клятвы ополченцев отомстить карателям.

Андрей стоял окаменевший, с непокрытой головой, не замечал, как холодный ветер забирается под воротник. Несколько часов он просидел у свежих могил, потом поехал домой.

Товарищи отправились нести службу. Андрей тоже хотел это сделать, но Костюк бесцеремонно покрутил пальцем у виска, а Липник намекнул, что если капитан Окуленко и числится их командиром, то это ничего не значит. Мол, марш домой, крепись, мужайся, все такое.

Он шатался, словно зомби, по пустому дому, трогал предметы, которых касались его домашние, положил в шкаф игрушки, разбросанные Людочкой, перебирал одежду жены, нюхал ее, целовал, впитывал запах, который невозможно было спутать ни с каким другим.

Вечером Андрей напился до поросячьего визга, благо настойки, произведенной бабой Нюрой, у Ольги было припасено много. Он и сам не знал, чего хотел этим добиться, сидел за столом, высаживал стакан за стаканом и тупо смотрел в пространство. Андрей ничего не ел, только пил. Когда пробил час, просто сполз со стула на пол и уснул.

Утром он ползком добрался до буфета, кое-как поднялся, отыскал на ощупь последнюю бутылку настойки, присосался к ней и снова уснул. На этот раз капитан доковылял до кровати и рухнул на нее в полном облачении.

Окончательное пробуждение было страшнее бомбежки. Окуленко все прекрасно помнил, горе впиталось в его организм, как трупный яд. Ноги куда-то брели, голову сжимали стальные клещи.

Он извлек из буфета бутылку, поглядел на нее, как на злейшего врага, и поставил обратно. Хватит, не помогло. Андрей поймал себя на мысли о том, что хочет покончить жизнь самоубийством. В его жизни не осталось ничего. Достать пистолет, приставить к виску и…

Не смолкали раскаты отдаленной канонады. Артиллеристы ВСУ никак не могли угомониться. Сколько людей уже погибло, сколько горя пришло в дома! Причем не только у него, у многих. Как в Ломове, так и в десятках других городов и поселков Донбасса, которые украинская артиллерия стирала с лица земли. Кровь прилила к щекам, руки непроизвольно сжались в кулаки.

Вечером после службы пришли уставшие товарищи. Расселись кто куда. Никто не повышал голос. Голуб разогревал в духовке пиццу, добытую неизвестно где, Костюк вытряхнул из пакетов пластиковые полторашки с пивом.

Осмысленность пока не приходила, но Окуленко уже не выглядел пень пнем, начинал потихоньку приходить в себя.

– Командиру не наливаем, – предупредил Дорофеев. – Хватит с него.

– Я так круто выгляжу? – пробормотал Андрей. – Наливай, Алексей, не стесняйся, Господь поймет.

– Ты это Всевышнему лично объяснишь, – сказал Дорофеев. – Скоро встретитесь, если будешь так закидываться. Ладно, Леха, плесни ему малость, чтобы не сидел тут белой вороной.

– Новости есть? – спросил Андрей.

– Снова стреляли по городу, – вздохнув, сообщил Липник. – Исполкому наконец-то тоже досталось. Добили фабрику по изготовлению топливораздаточных колонок.

– Потом перенесли огонь и разукрасили ТЭС на Гурьевской, – добавил Липник. – Целый район теперь сидит без воды и электричества, а ведь только вчера отремонтировали.

– Снова работают корректировщики, – заявил Голуб. – Мы могли бы прочесать район и взять поганцев, но не судьба… на почве полного дебилизма некоторых индивидов. Атаман Липатов приказал своей казачьей сотне оцепить район ТЭС и никого не пускать, даже нас, специалистов по этой части. А сами они никого не нашли.

– Двенадцать погибших после сегодняшнего обстрела, – скорбно заметил Дорофеев. – Два десятка раненых. Снова накрыло семью в легковом автомобиле. Родители сгорели вместе с малыми детьми. Я их знал. Мы с Антоном Стрелецким вместе обучались в школе милиции. Жена у него немного не от мира сего, такая девушка тургеневская. Выходит, завтра снова похороны.

– «Акации» работали? – осведомился Андрей.

– Они. Дьявольская батарея, – сказал Савельев. – Наши «Ноны» отвечали как положено, но снова без толку. Те как били, так и лупят. Эх, нам бы сейчас дивизион «Ураганов», а еще лучше – тяжелую бомбардировочную авиацию. Сбросить в подземелье пару килотонн!.. Да где ее взять, эту авиацию?

Через час Окуленко просто выставил из дома эту компанию. Отличные ребята, но ему не хотелось никого видеть. Снова засасывали отчаяние с безысходностью. Ночью он задыхался от тоски, вертелся на кровати.

Утром Андрей проснулся без похмелья, но с жуткой болью в висках и мрачно уставился на себя в зеркало. Голова была наполовину седая. Лицо осунулось, глаза поблекли. Но оканчивать жизнь самоубийством Андрей уже не собирался. У капитана Окуленко появилась цель.

Через час он предъявил пропуск часовому, стоявшему на входе в штаб. Парень кивнул, быстро глянул на него с явным сочувствием и отвернулся. Андрей спустился по лестнице. Лицо каменное, тщательно выбрит, в чистом, ладно сидящем камуфляже. У входа в подвал он сдал оружие специальному человеку, именуемому гардеробщиком, и снова встретил тот же смущенный взгляд. Похоже, весь гарнизон был в курсе, что капитан Окуленко понес невосполнимую утрату.