Федор Бутырский - Прокурор для Лютого

— Успокойся — купим другого химика, — небрежно бросил Сухой подходя к бару. Он долго, несколько минут стоял перед ним, рассматривая, чем бы угостить гостя. Наконец его взгляд остановился на початой бутылке с водкой.

— Да ведь лавье какое вложено! — заблеял шестерка. — Формулы, цифры, расчеты…

— А я и сам знаю, как эту дурь делать, — неожиданно прервал поток его слов хозяин.

— Откуда?

— В химический институт на заочное поступил, — неуклюже пошутил тот. — Не ссы, новых заводов понаставим… Ну, еще что?

— А про Белосток — в курсах?

— А-а-а, как пшецкие мусора офис «Таира» раздербанили? — лениво откликнулся Сухой; казалось, удивить его чем-либо было невозможно.

— Ну да…

— И что с того?

— Что ты об этом думаешь?

— А ничего не думаю, — Сухарев был само безразличие. — Раздербанили, значит, раздербанили. Значит, это кому-то было нужно. Не наш, не жалко. Ладно, не зацикливайся на пустяках… Давай лучше выпьем за твой приезд, — рука с огромным перстнем потянулась к початой бутылке.

— Давай, — гость окончательно упал духом.

Спустя несколько минут живительная влага была разлита по стопочкам.

— Ну, что, Заводной, — авторитет с усмешкой смотрел на шестерку, изо всех сил гнущего пальцы под пахана, — за успех…

Тот не понял.

— За успех чего? Какой успех?

— Ну, был завод в Польше — была проблема… Нет завода — нет проблемы. Чтобы у нас с тобой поменьше проблем было, — прокомментировал хозяин на редкость замысловато. — Понял?

Мужчины чокнулись, выпили, хотя один из них явно ничего не понял.

— Так что — съезжаем с темы?

— Я этого не говорил, — немного подумав, ответил Сухой. — Тема остается та же… Заводы будут, и не один, а много. Только там, куда грязные грабли Коттона не дотянутся. Не в Польше. Тут, в России. — Он вновь выдержал паузу и прошептал на выдохе: — На контроль хотели поставить? Кроить от нас? Чтобы мы свое кровное лавье в их сраный общак сливали? Ни хера, не прохиляет! На хитрую жопу всегда есть болт с левой нарезкой, — последние фразы относились не столько к собеседнику, сколько к ненавистному Найденко.

При упоминании о заслуженном воре Заводной болезненно поморщился.

— Я тер с ним в Польше… Нагрянул нежданно-негаданно. Даже филки пришлось отдать. Ты ж сам сказал, чтобы…

— И что? — перебил авторитет.

— Говорил, что под наш проект в Польшу должны огромную сумму налом слить… На днях.

— Ну, вот видишь, как хорошо вышло, — Сухой вновь подлил водки себе и гостю. — Меньше чужого нала — меньше чужих проблем. — Он немного помолчал, а затем спросил неожиданно: — Слушай, а та малолетка, племянница этой ходячей Третьяковской галереи… Где она теперь?

— Да тут, в Москве… Где ей еще быть? Школу вроде как в этом году заканчивает.

— М-да… — многозначительно причмокнул губами Сухарев и, поправив печатку с брюликом, поднял стопочку: — Ну, давай, что ли…

После того как выпили по второй, Заводной взял в руки бутыль с водкой и, критически рассмотрев этикетку, прочитал по складам:

— Вуд-ка «Вы-бо-ро-ва»… Польская, что ли? А откуда это у тебя?

Подобное спиртное продается только в Польше; возить паршивую польскую водяру в Россию так же глупо, как ездить в Тулу со своим самоваром или в Мюнхен, где производят БМВ, — на «Запорожце».

— Да так… — Сухой замялся. — Давно в моем баре стояла… И забыл о ней вовсе.

От внимания гостя, конечно же, не укрылся, штампик даты розлива — если верить ему, водка была разлита всего неделю назад.

Заводной хотел было что-то сказать, но, столкнувшись с тяжелым, недобрым взглядом хозяина, тут же замолчал…

За окнами вагона «Варшава — Москва» набухала ночь — тяжелая, беспросветная, пахнущая сыростью, креозотом и прелой листвой.

Купе вагона СВ было освещено лишь на четверть: единственный пассажир, весьма пожилой мужчина, не любил яркого света. И не только потому, что у него были явные нелады со здоровьем, подорванным несколько лет назад в БУРе. Дело в том, что на зоне под Магаданом ему часто приходилось засыпать при сильном электрическом свете; тут, на воле, яркий свет по-прежнему раздражал его — резал глаза, навевая недобрые воспоминания о неволе.

Единственным пассажиром купе СВ был не кто иной, как вор в законе Коттон. Сидя у окна, он печально наблюдал, как за стеклом мелькают яркие станционные фонари, небольшие домики с желтыми каплями горящих электрическим светом окон. Поезд приближался к восточной границе.

Пахан мотнул головой, словно бы пытаясь стряхнуть с себя груз былого, словно бы отгонял нехорошие мысли. А таких мыслей — по поводу далекого и не очень далекого — у Алексея Николаевича Найденко было более чем достаточно. Последняя — о смерти Макинтоша. Его убили не потому, что он кому-то мешал. Это был прямой вызов ему, Коттону, это был знак: убирайся из Польши, теперь это место не твое, это место забито. И уж наверняка не надо было быть ясновидцем, чтобы понять кем: теми, кто стоял за той шестеркой, с которой еще несколько дней назад он снизошел до беседы в ангаре. Заводной был классическим Фунтом, он не представлял из себя ничего. Его использовали. Так, по крайней мере, казалось с первого взгляда…

Но тогда как объяснить события в Малкиня? Получается, что наехали не только на него, Коттона, но и на компаньонов (не Заводной же уничтожил все производство!). Стало быть, есть какая-то третья сила…

Кто?

Пока пахан не мог ответить на этот вопрос. Он хотел задать его тому самому человеку, с которым несколько недель назад встречался недалеко от Варшавы, на Радомском шоссе. Несмотря на то, что Прокурор был смотрящим от государства, а он, пахан, смотрящим от преступного мира, цели их вроде бы совпадали — по крайней мере, сейчас.

Правда, разговор с представителем кремлевского истеблишмента обещал быть неприятным: тогда, на Радомском, бывший куратор бывшего «13 отдела» говорил о каких-то огромных деньгах наличкой, которые вроде бы должны были быть переправлены в Польшу. Коттон должен был проследить, чтобы деньги прокрутили через «русский оргазм» — часть шла в общак, на грев братве, часть — по назначению, то есть вкладчикам: владельцам инвестиционных фондов вроде «МММ», хозяевам трастовых компаний и так далее… Плюс — деньги кремлевских чиновников — уже личные.

Выполнить это уже не представлялось возможным: прокручивать было не через что: завода в Малкиня больше не существовало. Наверняка польские менты действовали по чьей-то наводке.

Коттон вздохнул, откинулся на спинку сидения, смежил веки…

Теперь он был меж двух огней. С одной стороны — Прокурор, своих обещаний которому он не выполнил, с другой — воровская сходка, как высший орган традиционного криминалитета. Ему кинут предъяву — какой базар он будет держать в ответ?