Евгений Сухов - Убить Сталина

— Не ожидал, — отступил он слегка в сторону.

— Я тоже не думал, что нанесу сегодня вам визит, но дело того требует.

— Что-нибудь случилось?

— Как отдохнули?

— Прекрасно, господин оберштурмбаннфюрер.

— Отдыхать всегда хорошо. Как Лидия? Отношения налаживаются?

— Мы хорошо понимаем друг друга.

— Это главное. Кстати, а где она сейчас?

— Ушла в парикмахерскую.

— Она молодчина. Мало того, что она красивая женщина, так она еще и умеет следить за собой.

Ханц Грейфе сел за стол. Петр Маврин устроился напротив.

— Теперь давайте поговорим о деле. Вы сами понимаете, какие большие надежды мы связываем с операцией «Возмездие». Ставки слишком высоки. И нам бы очень не хотелось испортить все из-за какой-нибудь случайности… В общем, так… Чтобы ваша легенда была более достоверной, мы решили инсценировать вам ранение.

— Что вы имеете в виду?

— Вам придется лечь на операционный стол. Наши врачи немного укоротят вашу ногу, чтобы придать вам некоторую хромоту.

— Вы хотите нанести мне увечье?! Вы шутите!?

— Нисколько. Дело очень серьезное, согласование происходило на самом верху. Уже имеется договоренность с рижским госпиталем. — Маврин невольно изменился в лице. — Да вы не пугайтесь так, — попытался успокоить его оберштурмбаннфюрер. — Все пройдет самым лучшим образом. Оперировать вас будут отличные специалисты.

— Я не дам себя уродовать! — сверкнул глазами Маврин, невольно повышая голос.

— Не пугайтесь. Никто не говорит об уродстве, мы просто слегка подкоротим вам ногу. А потом после победы мы проведем еще одну небольшую операцию, и вы будете ходить, как и прежде.

— Я категорически не согласен!

Грейфе вздохнул и пожал плечами:

— Без ранения никак не обойтись. И вы это знаете не хуже, чем я. Вы должны будете закрепиться в Москве. У вас очень серьезные документы, все они подлинные, они вам во многом помогут. А обосноваться в Москве без достаточно серьезных оснований невозможно. Вы должны будете иметь какое-то серьезное ранение, даже инвалидность! В противном случае на вас тут же обратит внимание русская контрразведка. — Грейфе развел руки в стороны и непреклонно сказал: — Выбирать не приходится.

— Я не согласен на эту операцию и на увечье! — отрезал Маврин.

Грейфе выглядел озадаченным.

— Если вы категорически против такого решения, то можно придумать вот такой вариант: мы сделаем вам рану на животе, которую можно будет принять за серьезное ранение. В действительности врачи просто сделают вам шрам. Нашим врачам приходилось делать подобные операции… Вы пролежите в гостинице пару недель, рана у вас зарубцуется и будет выглядеть как осколочное ранение. Ну, так что?

— Хорошо, на это я согласен, — после некоторого колебания кивнул Маврин.

— Вот и отлично! — обрадованно воскликнул Грейфе. — Только давайте договоримся, ничего не говорите об этой операции вашей жене.

— Почему?

— Так удобнее для дела. Просто скажите ей, что поехали на фронт, чтобы посмотреть обстановку. А когда вернетесь, то скажете, что получили ранение в живот. Русские женщины способны к состраданию, так что она будет любить вас еще крепче.

— Когда мне отправляться в госпиталь?

— А отправляться не нужно, — мягко улыбнулся Грейфе. — Мы довезем вас на машине. — Взглянув на часы, сообщил: — Кстати, она уже стоит у входа в гостиницу. Едем, дружище! Вам нужно будет сдать кое-какие анализы.

— Быстро вы берете в оборот. Даже продохнуть не даете, — сдержанно пожаловался Маврин.

— Что поделаешь, по-другому нельзя — война!

Вышли из номера. Маврин закрыл ключом дверь и заторопился за быстро идущим Грейфе. Он вдруг обратил внимание на то, что коридоры в этот час были пустынными. В таких делах не бывает случайностей, не исключено, что его опекуны позаботились и о том, чтобы они дошли до машины без свидетелей.

Водитель — плотный коренастый молодой мужчина в форме унтершарфюрера, которого звали Курт, — изобразил нечто подобное улыбке при появлении Грейфе и любезно распахнул перед ним переднюю дверцу, после чего так же предупредительно впустил в салон Маврина. Петр был знаком с личным водителем Грейфе без малого почти год, но за все это время не услышал от него и десятка фраз.

Машина тронулась. Курт аккуратно выехал на дорогу, не забывая при этом пропускать пешеходов.

— Я думаю, излишне будет говорить о том, чтобы вы ни с кем не вступали в контакт. У вас будет отдельная палата.

— Разумеется.

Водитель, притормозив на светофоре, пропустил молодую пару. Маврин невольно задержал взгляд на мужчине, интересно, почему он не на фронте? Может, тоже состоит в штате СД?

Водитель невозмутимо смотрел прямо перед собой, старательно делая вид, что не слышит разговора.

— Обещаю вам хорошую кухню, так что на поправку вы пойдете быстро. Сейчас вы пообщаетесь с врачом, он вам расскажет, как будет проходить операция.

— Хорошо, господин оберштурмбаннфюрер, я все понял.

— Да, и еще вот что… Вам нужно будет пройти еще один кратковременный курс в разведшколе. Но это после…

— В какой именно?

— У Редлиха.

— Вот оно как…

Грейфе невольно усмехнулся:

— Не хмурьтесь, вы будете обучаться по индивидуальной программе, так что это не займет много времени.

Главное, чему учили Маврина в школе Редлиха, так это стрелять из любого положения. Стрелять без промаха, выполняя при этом всевозможные подкрутки и прыжки. Уже через месяц интенсивных занятий из-за многочисленных падений Петр перестал воспринимать боль. Приближался выпускной экзамен. Обычно, как говорили, Редлих к этому дню готовил коварные сюрпризы, что будет на этот раз?

В этот день, как и обычно, должны были состояться стрельбы на полигоне, но после утренней проверки ворота школы отворились, и на территорию въехало два крытых грузовика. Истошно забрехали собаки, восприимчивые на чужой запах, принесенный с воли. И только когда откинулись тенты грузовиков, стало ясно — кузова были битком набиты очередной партией русских пленных.

А вот это что-то новенькое! Подошел взвод эсэсовцев со сторожевыми собаками, обступив грузовики, они терпеливо дожидались команды.

— Открывай! — распорядился Редлих.

Один за другим на асфальт повыпрыгивали военнопленные. В одинаковых выцветших гимнастерках без знаков различия они выглядели обезличенными, отличаясь друг от друга разве что ростом и цветом волос. Осатаневшие собаки рвали поводки, злобно скалились. По пороху, въевшемуся в поры кожи, было понятно, что красноармейцы недавно прибыли с фронта. Их выдавали и дерзкие взгляды, которые они украдкой бросали на обступивших эсэсовцев, — вот он, враг, рядом, до него можно дотянуться даже голыми руками!