Евгений Сухов - Убить Сталина

— А может, здесь совсем другое? Сын царского полковника — это определенная гарантия благонадежности, так сказать, почти готовый материал для вербовки. На него даже не нужно тратить время пропагандистам, остается только загрузить полезными знаниями и навыками и отправить в тыл к русским осуществлять диверсии. Весьма неплохая легенда для русского шпиона!

— Господин штурмбаннфюрер, неужели вы думаете, что я русский шпион! — подался вперед Комаров и тут же получил ощутимый удар дубинкой по плечу. Как же он мог забыть об эстонце, стоящем за спиной!

— Ладно, об этом мы еще поговорим… Сколько времени вы находились на фронте?

— С полгода будет, — доложил Комаров.

— Это срок. Почему же вы не перешли на нашу сторону раньше, если так не любите Советскую власть?

— Даже не знаю, как начать…

— Как есть.

— Поверите ли… — заметно волнуясь, замялся Комаров.

— Мы должны не только верить, но еще и проверять сказанное. Работа у нас такая. Итак, о чем пойдет речь? — поторопил Хофмайер. — Слушаю!

— Мне пришлось трижды сидеть при Советах. Я испытывал гонения.

— За что же вас сажали? Обычная уголовщина?

— Не совсем… Я работал бухгалтером, была кое-какая растрата на производстве.

— И каждый раз вы сидели за растрату?

— Точно так. У меня это лучше всего получается.

— А может, у вас просто любовь к деньгам, господин Комаров? Кхм… И это вы называете гонениями? В каком городе, на каком предприятии вы работали в последний раз? — сухо поинтересовался штурмбаннфюрер и, махнув рукой, велел выйти стоящему в дверях эстонцу. Серьезный разговор свидетелей не терпит.

Эстонец молча вышел.

— Последний раз в Ростове, на заводе «Электроприбор».

Штурмбаннфюрер ничего не записывал, очевидно, где-то рядышком бобины наматывали магнитную пленку, фиксируя каждое слово.

— В каком году это было?

— В тридцать восьмом.

— Когда вас посадили в первый раз?

— Первый раз меня посадили в тридцать четвертом. Просидел недолго — сбежал!

— Похвально. Для разведчика это подходящее качество. Что было дальше?

— Потом посадили в тридцать седьмом, но попал под амнистию. Затем посадили уже перед самой войной. Дали пятнадцать лет. Когда мы пошли в баню, то я разобрал часть стены и опять сбежал. Потом раздобыл документы на имя Петра Ивановича Комарова. Так и жил по ним, пока меня не призвали в армию. Признаюсь, может быть, и дальше бы служил, но встретил на позиции своего соседа по дому. Он меня знал еще под настоящей фамилией… Когда мне сказали, что я должен явиться в особый отдел, то я сбежал к вам. Чего же так просто подыхать-то!

Хофмайер выглядел задумчивым.

— Тоже верно… Какая же в таком случае ваша настоящая фамилия?

— Таврин.

— Мы проверим все, что вы нам сказали. Вы готовы помочь рейху в победе?

— Разве у меня есть выбор?

— Тоже верно. А теперь садитесь за стол. — Комаров сел. — Вот вам чистый лист бумаги. Ручка. Пишите.

— Что писать? — удивленно посмотрел Комаров на начальника лагеря.

— А писать, друг вы мой любезный, нужно исключительно только правду. Я, Петр Иванович Таврин, добровольно сдался в плен воинскому немецкому соединению номер триста восемнадцать. Успеваете? — заботливо поинтересовался Хофмайер.

— Так точно, господин штурмбаннфюрер! — с готовностью отозвался Петр.

— Для того чтобы воевать рука об руку… — улыбнувшись, Хофмайер добавил: — Наше руководство любит всякие образы… с немецкими солдатами против Советов и Сталина. Хотел бы продолжить свою учебу в одной из диверсионных школ на территории Германии. В конце этой фразы желательно поставить восклицательный знак. А слова «диверсионная школа» не помешает подчеркнуть двумя жирными линиями. Для вас это ровным счетом ничего не значит, а наше руководство всегда подмечает подобные мелочи. Так что, когда мы с вами встретимся после победы, вы мне еще спасибо скажете. Написали?

— Да.

— Можно добавить что-нибудь от себя. Сделать какое-нибудь заявление. Будет считаться, что это порыв вашей души. Ну, например, готов давить советскую гадину всюду, где бы я ее ни встретил.

Подняв глаза, Комаров напоролся на острый взгляд начальника лагеря.

— Так и напишу, господин штурмбаннфюрер! — Петр склонился над листком бумаги.

— Распишитесь и поставьте дату.

Комаров размашисто расписался.

Вытянув у него листок бумаги, Хофмайер удовлетворенно кивнул:

— Вот теперь полный порядок. У вас блестящие перспективы, господин Комаров, — широко улыбаясь, сказал он.

— А что будет дальше?

— А дальше, если вы действительно тот, за кого вы себя выдаете… Принесете присягу на верность фюреру и вермахту, и вас ожидает сытая жизнь немецкого солдата! — Хофмайер вложил листок бумаги в довольно пухлую пупку. — Это ваше досье. — Комаров едва удержался от возгласа удивления: «Интересно, что они там понаписали про меня!» — В какой бы лагерь вы ни направлялись, оно всегда будет следовать за вами.

— Так, значит, меня скоро переведут в другой лагерь?

— Некоторое время вам придется еще побыть здесь. А вот дальше действительно последует перевод. Но вот куда — это военная тайна, — хитро сощурился Хофмайер. — Можете идти.

Когда за Комаровым закрылась дверь, штурмбаннфюрер быстро написал на листке бумаги: «В отдел 1Ц майору Томасу Максу. Прошу проверить, действительно ли Петр Комаров (Таврин) работал бухгалтером в 1938 г. на заводе „Электроприбор“ в Ростове. Штурмбаннфюрер Хофмайер».

Несмотря на прохладу, начальник управления стратегических служб генерал-майор Донован вышел из Капитолия в одном легком сером пиджаке. Весьма легкомысленный поступок для марта. Даллес, дожидавшийся его на выходе, был одет по сезону — длинное пальто из толстого драпа, на голове фетровая шляпа, а чтобы грудь не остудил сильный промозглый ветер — теплый меховой шарф.

Поначалу Даллес подумал, что Донован решил пригласить его в Капитолий, чтобы продолжить беседу в теплом кабинете, но тот неожиданно повел его в сторону парка, не замечая порывистого ветра, размашисто хлеставшего по лицу.

Заложив руки за спину, некоторое время они шли молча, совершенно не замечая непогоды. Неожиданно Донован резко развернулся:

— Вы, кажется, встречались с Гитлером?

Весьма неожиданное начало. Кому же об этом знать, как не самому начальнику стратегических служб?

В 1926 году Аллен Даллес уволился с государственной службы и перешел в преуспевающую контору на Уолл-стрит. Но это совершенно не означало, что он находился вне государства, все это время он выполнял поручения правительственных кругов США, которые использовали его обширные связи в европейских банках и в инвестиционных компаниях. А с Гитлером он встречался в апреле 1933 года, опять же по просьбе Министерства иностранных дел. Ведь дипломатам весьма важно знать, с кем в ближайшие годы им придется вести переговоры. Именно для этих целей на основании наблюдений многих людей составляется психологический портрет политического лидера. В дальнейшем это очень помогает дипломатам выработать подобающую линию поведения.