Александр Тамоников - Крымская пленница

— Что, крошка, развлечемся? — Волошин склонился над девушкой. Та посинела от отвращения и страха, напряглась.

— Коснешься ее — убью, — угрожающе проговорил Глеб.

— А это что за голос с того света? — удивился Волошин, оторвался от девушки и оскалился: — Смотри-ка, хлопцы, ревнует. Мужик, ты ведь трахал ее? Так дай другим, не жмись. Мы быстренько — раз, и в дамки… — Он загоготал, схватил Анюту за волосы, рванул к себе! Глеб дернулся, но завыл от боли — ногу зажало под ближайшим сиденьем. Волошину не повезло — подставился, и Анюта вцепилась ему в запястье зубами! Прокусила и плюнула в лицо.

— Сука! Кусается! — пылая от бешенства, занес кулак над ее головой Волошин.

Остальные гоготали, схватившись за животы.

— Нет взаимности — не лезь, Волошин! — надрывался сержант.

Физиономия Волошина цвела пунцовыми пятнами. Глеб был бессилен — хрипел какие-то угрозы. Волошин одним ударом мог разбить ей челюсть, но прикрикнул майор:

— Эй, не трогать ее, Волошин! Живая нужна! Сядь на место — на место, я сказал!

— Хлопцы, вертолет гудит! — вдруг ахнул Кач.

Бойцы заволновались, вспомнили про трудную ситуацию. Волошин, хватаясь за ручки сидений, вернулся на место, надулся как индюк. Кач ушел с дороги, машина прыгала по камням с горки, взлетала, словно на трамплинах. Анюта плакала, обрастая синяками — ей нечем было держаться. Ударилась затылком о ручку задней двери и потеряла сознание. Глеб ударился о ту же дверь, и снова все перекосилось, события в реальном мире стали отдаляться. Он различал отдаленный гул, который рос, становился явственнее, выразительнее. Кач загонял машину под скалу — она возникла в окне, монолитная, покрытая сетью глубоких трещин. Машина дернулась, водитель выключил двигатель. Вертолет с ревом прошел где-то близко, отправился дальше. «Не заметили, падлы, — радовался Кач. — Успели мы…»

Диверсанты решили перестраховаться — не спешили выезжать. Гул сохранялся — «вертушка» рыскала где-то западнее.

— И какая же падла все это замутила? — угрюмо пробормотал майор.

— Ты что, майор, еще не допер? — возмутился Кач. — Вон она, перед тобой эта падла, лежит и в глаза твои смеется! Гадом буду, это он обнаружил «схрон» и «стукнул» спецназу. Что бы он тогда делал у моего дома? Да кабы не он, майор, все дела бы уже сделали, на пляже в Гурзуфе валялись и в ус бы не дули! Ты не иначе жизнь ему вздумал сохранить? А на хрена она тебе? Девчонка есть, и ладно. Отдай мне этого паренька, я с ним посудачу, а?

«А ведь рано или поздно это случится», — подумал Глеб, закрывая глаза. А когда открыл, сердце беспокойно заныло — над ним склонился и внимательно его рассматривал командир диверсионной группы. Он выдержал взгляд, наполненный презрения, хотя выдержать такое «глубокое бурение» было непросто.

— Ну что, дружок, поговорим? — выдавил майор с угрозой.

— Дружок? — удивился Глеб, покосившись на неподвижное тело Анюты. — Извини, майор, но твои дружки в овраге под Чернобылем лошадь доедают. Да на зонах за убийство чалятся. Так что меняй формулировки.

Желание увековечить печать кулака на физиономии врага было невыносимым, но офицер справился с собой, воздержался от мордобития. Улыбка, исказившая лицо, не предвещала ничего хорошего.

— Представитесь, уважаемый?

— Только после вас, любезный.

— Пан майор, можно, я его отхреначу? — вмешался сержант.

— С удовольствием представлюсь, — процедил офицер. — Майор Рубанский Павел Данилович, командир отдельной диверсионной роты «Айган», созданной для работы на временно оккупированных территориях.

«Юрисдикция СБУ, — тоскливо подумал Глеб. — Хреновы мои дела. Если представляется, то живым точно не отпустит».

— Ваша очередь, уважаемый.

— Капитан Туманов. Временно в запасе. Командир роты десантно-штурмового батальона морской пехоты. Черноморский флот. В пансионате, который вы уже никогда не взорвете, находился на отдыхе.

Рубанский поморщился. Не подфартило, бывает. Окажись на его месте обычный, менее любопытный и наблюдательный гражданин…

— Что же ты, капитан, залез не в свое дело? Жил бы спокойно, не лез бы, куда не просят…

— И взлетел бы на воздух прошлой ночью… — Смеяться было трудно, но Глеб постарался. — А так хоть невинные остались живы… Послушай, майор, а тебя реально не напрягает, что ты хотел взорвать почти семь десятков гражданских, среди которых женщины, маленькие дети, пенсионеры? И отдыхают там не только россияне — есть белорусы, даже украинцы. Ты ведь жил в Союзе? Жил, конечно. Когда оскотиниться-то успел? Хотя прости, мой вопрос некорректен. Вы же у нас сверхлюди, суперчеловеки, представители новой высшей расы. А мы кто такие? Быдло, варвары…

— Убивать вас надо, суки… всех до одного убивать, чтобы землю не загаживали… — процедил, сжимая кулаки, сержант Костюк. У парня даже скулы побелели от избытка «высоких» чувств. Майор в отличие от него проявлял выдержку.

— Извини, капитан, но вопросы здесь задаю я.

— Да без проблем, — пожал плечами Глеб. Он незаметно шевелил конечностями, разминал шею, прислушивался к ощущениям в организме. Надо убедиться, что скоро будет в форме, поэтому не стоит нарываться — лишние увечья не пойдут на пользу.

— То есть вы согласны с доводами Федора Никодимовича? Это вы у нас такой глазастый, сообразительный — исключительно вашими стараниями наша операция оказалась проваленной?

— Мне просто повезло, вы перехваливаете меня, Павел Данилович. К сожалению, я не сотрудник спецслужб, не работаю в контрразведке, что легко проверяется. Для вас это так важно — кто именно виновник вашего фиаско? Научились бы сперва работать, Павел Данилович, уметь планировать диверсионные акты и просчитывать все случайности. А то апломба много, мните себя невероятно крутыми, а как доходит до дела — так только кур смешить…

Не сдержался Павел Данилович — врезал по челюсти со всей своей разобиженной души! Увлекся капитан Туманов, позабыл про недопустимость лишних увечий. Челюсть взорвалась. Снова трещало и ломалось сознание, осыпались с него кусочки мозаики, формирующие данный в ощущениях мир…

Очередное пробуждение было вялым и безрадостным. Наступило утро, но небо затянули облака. Микроавтобус петлял по каменистой дороге сложными «восьмерками». Головы пассажиров погружались в полумрак. У правого борта, отвернувшись, лежала Анюта, судорожно подрагивала. Люди молчали. Ими снова овладевало уныние. Понимали, что трудно вырваться даже с заложниками. А если и вырвутся — не ожидает в родных пенатах теплый прием. Щелкнула зажигалка, по салону пополз табачный дым.

— Карпович, кончай курить, — проворчал Костюк, открывая глаза, — дышать нечем.

— А ты шо, Минздрав? — буркнул крепыш с седыми висками, но затушил окурок на пол, затоптал.