Александр Тамоников - Чемпион тюремного ринга

– Но вы не волнуйтесь, охрана в здание не заходит, – пробормотала медсестра. – Можете болеть спокойно. Доктор Васюкович придет через два часа, а пока здесь только я и четверо больных. Двое из них очень тяжелы, а другие должны выкарабкаться.

«Надеюсь, я вхожу во вторую категорию», – подумал Илья и спросил:

– Как долго я здесь?

– Второй день. Вас привезли без сознания, вы были сильно избиты, весь в крови.

– Можно вопрос не по уставу? – пошутил Ткач. – Что сказали люди, которые меня привезли? Это очень важно, поверьте.

Женщина боялась с ним говорить. Ей было не по себе.

Она поколебалась и рискнула ответить:

– Они сказали, что вы очень опасный террорист и получили по заслугам. У вас склонность к побегам, иногда вы просто притворяетесь больным, хотя на самом деле здоровы как бык. Начальство распорядилось, чтобы вас подлечили в течение трех-четырех дней, потому что вы офицер и у них имеются на вас какие-то виды. Скажите, это правда?

– Вы насчет моей склонности к побегам? Не волнуйтесь, – успокоил ее Илья. – Если по периметру автоматчики, то я точно никуда отсюда не денусь. Не бойтесь меня, договорились? Даже если я притворяюсь больным, то никогда не возьму вас в заложники. Не надейтесь. Я вообще никогда этого не делаю. Может, вы не поверите, но я всего лишь боевой офицер. Да, я сражался за землю, которую считаю своей. Не хочу, чтобы на ней хозяйничали те мерзавцы, которых я имею полное право называть фашистами.

– Да что вы такое говорите? Какие фашисты? Наши войска воюют против агрессора, он хочет отобрать у нас Донбасс, уже отнял Крым…

– Как-то неуверенно вы это излагаете. – Илья улыбнулся. – Крым ушел своим ходом, потому что Украина за все двадцать с лишним лет независимости так и не придумала, что с ним делать. Эта земля, если вдуматься, никогда и не была украинской. Теперь о том, что касается обыкновенного фашизма. Я уроженец села Рудного. Там живут мои родители и сестра. В селе никогда не было наших войск. Его обстреляла украинская минометная батарея. Били по гражданским. Взорвано много домов, погибли двадцать с лишним человек, столько же раненых. Стреляли по селу сознательно, прицельно. Что же тогда называется фашизмом, если не это? Меня привезли сюда из некоего заведения, расположенного под Беленском. Возможно, вы о нем не знаете, там запретная зона. Это обычный фашистский концлагерь. Звери-надзиратели, скотские условия, издевательства, убийства, непосильный труд на строительстве в Кашланах. Ладно я, офицер, плененный в бою. Но таких там мало. Большинство узников никогда не служили в ополчении. Они ничего не имели против киевского режима, просто попались под горячую руку. Их не судили, не давали сроки. Людей просто бросили в концлагерь, где они теперь умирают от побоев, издевательств и каторжного труда.

– Послушайте, я не хочу знать об этом. – Медсестра резко встала. – Мне плевать, кто и за что воюет. Я просто делаю свою работу.

– Успокойтесь, не уходите, пожалуйста, – взмолился Илья. – Я сам не понимаю, что несу. Давайте будем считать, что я ничего такого не говорил. Как вас зовут?

– Олеся, – сказала медсестра и шумно выдохнула.

– А меня Илья.

– Ладно, мало ли что вы там несете в бессознательном состоянии. – Она нерешительно улыбнулась, села, тут же сделала озабоченное лицо и спросила: – Ваша семья не пострадала?

– Нет. – Ткач покачал головой. – Но рядом жила многодетная семья. Погибли все, кроме маленькой девочки.

Несколько минут они молчали.

Зрение Ильи восстановилось полностью. Перед ним сидела симпатичная молодая женщина с усталым и почти лишенным косметики лицом. У нее были тонкие музыкальные пальчики безо всякого обручального кольца, что ни о чем, конечно, не говорило. Круглые коленки немного подрагивали.

– Ну и как мое самочувствие, Олеся? – осведомился Илья.

Женщина улыбнулась и сказала:

– Я должна у вас об этом спрашивать. Но хорошо, отвечу. Два дня назад вас привезли в ужасном состоянии. Вы были полностью истощены и практически все время находились без сознания. Иногда вы бредили, говорили что-то невнятное: «стреляй», «ложись», всякое такое. Но в целом вы были не буйный. Я пыталась кормить вас жидкой кашей и заставила съесть несколько ложек. Вы, наверное, не очень долго находились в заключении. Мышечная масса отчасти сохранилась, она вас и спасла. Вам сильно досталось. Отбиты ребра, многочисленные гематомы на голове. У нас нет оборудования, позволяющего провести полное обследование, но похоже, что вы сумеете выкарабкаться. Сердце у вас здоровое. Переломов и трещин нет, но в ближайшие недели быстро бегать вы вряд ли сможете. Ваше лицо – это отдельная тема. Его просто не было. Все отекло, глаза заплыли. Сейчас уже лучше. – Олеся смутилась, отвела взгляд. – Думаю, с вами все будет хорошо, если дать вам подлечиться пару месяцев.

– Ну, это вы загнули, Олеся. – Илья грустно улыбнулся. – Столько времени мне не отвалят. От силы пару дней, может быть, три. Потом у моих тюремщиков кончится терпение.

Медсестра молчала, опустила голову. Ткач не мог понять, о чем она думает, что происходит у нее в голове. Он знал ее, в этом не было сомнений! Илья встречался с этой девушкой, причем дважды, и всякий раз при весьма подозрительных обстоятельствах.

Узнала ли она его? Судя по тому, как Олеся себя вела, ее терзали сомнения. Где она видела этого избитого парня, чудовищно опасного террориста?

Он вдруг как-то беспокойно заерзал, стал ощупывать себя под одеялом.

– Я что, без одежды?

– Не совсем. Вы в трусах. – На ее мордашке появилось что-то юмористическое. – То, что было на вас надето, отправилось в стирку и сейчас лежит в шкафу. Это трудно назвать даже обносками. К большому сожалению, мы постирали только их. Вас не смогли.

– От меня воняло? – спросил Илья и сморщился.

– От вас и сейчас не очень-то приятно пахнет, – сказала Олеся. – Простите, Илья, но я только из вежливости не зажимаю нос. Может быть, вам станет легче, тогда ближе к вечеру я провожу вас в душ. Только не говорите об этом доктору Васюкович, хорошо?

– Договорились, Олеся.

«Какие строгие здесь нравы, – подумал Илья. – Слава богу, не стала говорить, что вдобавок к прочим моим недостаткам я еще и не приучен к горшку».

– Простите меня, Илья, – виновато пробормотала Олеся. – Но я не могу сидеть с вами весь день и развлекать разговорами. У меня есть и другие дела.

Илья с сожалением смотрел, как она уходит. Олеся подошла к кому-то из больных, стала поправлять простыню, потом удалилась в коридор, хлопнула дверью.

Он закрыл глаза и уснул.

Когда Ткач пришел в себя день уже клонился к вечеру. На электричестве в бывшем тубдиспансере экономили. Здесь горели только две тусклые лампочки.