Александр Тамоников - Путь ярости

Он не был упертым патриотом. Втихую посмеивался над «свидомыми». Но Павел Константинович был прожженным карьеристом, в принципе любил свою работу, зарплату, возможности для подработок. Любил, когда от него что-то зависело. Он не любил проигрывать. Он просто ненавидел проигрывать! День еще не кончился, сквозь задернутые шторы просачивалось заходящее солнце. Как же бесило его это зыбкое время дня, когда уже не день, еще не вечер, и так паскудно на душе от этого дрожащего мерцания! Он выдвинул ящик стола, выставил плоскую бутылку коньяка, стакан, плеснул одно в другое и залпом выпил. У кровных врагов, которыми он должен считать россиян, есть прекрасная традиция: между первой и второй пуля не должна проскочить! Он снова плеснул одно в другое, выпил. Зазвонил телефон – настолько плоский, что практически сливался со столешницей.

– Это Горман, – суховато представился куратор, окопавшийся в далекой Франции. – Что случилось, полковник?

– Нам не повезло, мистер Горман, – закрыв глаза, вымолвил Павел Константинович. – Такое случается, это не конец света.

Горман слушал молча, не перебивал. Ему хватило выдержки не взорвать земной эфир попутно с небесным сводом.

– Не хотелось бы такое говорить, господин полковник, – заявил он с холодными нотками. – Но в том, что случилось, вина исключительно вашего ведомства и ваша лично. Это уже не первая неудача. Давайте вспомним условия договора: вы должны заплатить за наших людей, если подтвердится, что они погибли или взяты в плен. Думаю, подтвердить будет несложно. Счет я вам вышлю после того, как станет известна их судьба. Хочу предупредить, что речь идет о сумме с шестью нулями. И разумеется, это не гривны. И в дальнейшем наша компания не желает иметь с вами дело – мы слишком дорожим своими специалистами, равных которым нет ни в Европе, ни в Америке. Вы все хорошо поняли, полковник? Мы вас не знаем и не знали.

– Думаю, поздно, мистер Горман, делать хорошую мину при плохой игре, – ответил Масловский. – Остаться в тени уже не получится. Можно обвинить боевиков и россиян в очередном вранье, но там тоже не дураки, и правда вылезет. А это, извините, не просто правда, а… назовем это так – передозировка правды.

– На что вы намекаете, полковник? – Голос собеседника становился холоднее жидкого гелия – самого холодного вещества на планете.

– Намекаю на то, что Хардинг им все расскажет – даже то, что не спросят. Увы, до сэра Генри вам теперь не дотянуться. Из него выжмут все. А представьте, сколько он знает?

– Вы думаете, я боюсь неприятностей? – фыркнул Горман.

– Думаю, да, – сказал Масловский и сыграл отбой. В бутылке еще что-то осталось. Приятно все же осознавать, что неприятности бывают не только у тебя…

Он снова рубил дрова. Извел всю гору чурок, ни одной не осталось. Пот хлестал так, как будто он вымок под проливным дождем. Никита снял защитную майку, повесил на шест сушиться на солнышке. Передохнул, стал оттаскивать готовые поленья под навес. Глянул на него критическим взором – надо бы расширить дровяник. С удовольствием обозрел дело своих рук – порядок, на зиму теперь хватит. И на остаток лета с осенью. Он сделал несколько разминающих движений, присел на колоду перекурить. Курил и смотрел вокруг. «Падающий» туалет укрепил кирпичами, сделал глиняную обсыпку, и теперь он не падал. Починил штакетник, который напоминал солдат, падающих под пулеметным огнем противника. Перекопал засохшие грядки и даже полил их водой из бочки. Подвязал рассыпавшиеся помидоры, которые смотрелись жалко и неаппетитно. Надо же куда-то девать свой законный внеочередной отпуск.

Никита посмотрел на часы. Время обеда, как говорится, а еще не завтракали. Зазвонил телефон – он намеренно положил его подальше, чтобы не вспотел. Никита вытянул шею. Звонил капитан Комаров из российского пограничного отряда. Дернул же черт Турченко пообещать ему ящик коньяка, если все закончится благополучно! Как в анекдоте: пока летишь, какая только гадость в голову не приходит! А теперь Комаров звонил каждый день, не жалея роуминга, и ехидно спрашивал, не пришел ли еще час расплаты? И когда его ждать – завтра, послезавтра? Никита не стал отвечать. Нет его, вышел. Он грелся на солнышке, наслаждался тишиной, природой, птичьим пением. В деревушке было тихо и спокойно, самая настоящая мирная жизнь. Снова зазвонил телефон. Он нахмурился: что за занудство, в конце концов? Но, вытянув шею, обнаружил, что это Копылов из госпиталя. Тот лежал, закованный в гипс, уже несколько дней и изнывал от безделья.

– Привет, командир, ты как? – бодро начал подчиненный.

– Уместнее спросить, ТЫ как? – усмехнулся Никита.

– А что мне сделается? – гоготнул Алексей. – Лежу, болею. Как только мимо проходят медсестры, делаю трагическую мину.

– Помогает?

– Весьма. С одной уже договорился на шесть часов вечера после войны. С другой – на восемь. Вот лежу и думаю, что я сделал не так.

– Ты прямо как д’Артаньян, назначивший мушкетерам дуэль с интервалом в час, – похвалил Никита. – Не спались, смотри.

– Слушай, я звоню, потому что тупо скучно, – обозначил проблему Копылов. – Врачи говорят, что кости срастутся, но не исключено, что я еще годик-другой похромаю. Как же я буду бегать с вами в одной упряжке?

– Оруженосцем примем.

– Правда? – обрадовался Копылов, – Ну, тогда я спокоен. Ко мне тут Порохов заходил, собственной персоной. По-моему, он тоже не совсем отошел, дерганый какой-то, по сторонам то и дело косит. Но вообще мужик молодец. Похвастался, что Хардинга раскололи. Поет, как голосистый соловей, – заслушаешься. Боится, что его расстреляют, и поэтому готов хоть маму родную заложить. А еще в Савеловском бору накрыли банду диверсантов некоего Бережинского – это тот, которого мы от поста гнали. Десяток уничтожили, десяток пленили… Я тут телевизор смотрю. Наши озвучили сроки начала наступления украинской армии – примерно в конце августа, после Дня их незалежности.

– Лучше бы озвучили сроки начала их отступления, – проворчал Никита.

– Смешно, – оценил Копылов. – Нас опять в ООН обижают – называют террористической организацией. Слушай, я начинаю гордиться нашими республиками – террористическая организация численностью почти 6 миллионов человек!

Турченко насторожился – напротив калитки остановился небольшой грузовик. Послышался голос – женщина благодарила водителя. Тот бросил что-то односложное, снова взревел мотор. Звякнула щеколда на калитке.

– Ладно, Леха, извини, идти надо, – заспешил Никита. – Удачного выздоровления, все такое.

– Минуточку, – насторожился Копылов. – У тебя странный голос. И вокруг тебя – птички поют, обстановка романтичная… Я правильно все понял?