Максим Шахов - Боец особого назначения

И политики обещали, вставали, рвали… А узники в Итум-Кале гнили заживо и умирали. Не в Югославии, Севастополе или далекой Индии. А в России, на своей территории. Но никому не было до них дела.

Все о них позабыли, и только природа скорбела о них. И плакала вместе с ними. Капли холодного дождя хлестали по баракам охраны, по «колючке», по крышам «волчьих ям», в которых содержали узников…

Над концлагерем имени Джохара Дудаева вставал тоскливый осенний рассвет. Гоблины-охранники зашевелились, и вскоре над лагерем разнесся волчий рык:

– Подъем!

Кричал Апти Байсогулов – начальник смены охраны. Садист по призванию. Жизнь узников и так была адом, но смена Апти была адом кромешным.

– Подъем, козлы! На выход! – разнеслись в разных концах лагеря крики подчиненных Апти.

Бывшие трактористы, строители, колхозники и мелкие служащие, они упивались своей властью. Война сделала их людьми – в их понимании. На самом же деле она превратила их в нелюдей. Но гоблины об этом не задумывались. Они упивались своей властью и сгоняли замученных узников на плац – под холодный осенний дождь.

Рычал Апти Байсогулов, подвывали его подчиненные. Им вторили простуженными голосами злобные кавказские овчарки. На плацу вырастали шеренги рабов. Когда все было закончено, Апти побежал к отдельно стоящему вагончику. Его лицо приняло подобострастное выражение, ноги сами по себе согнулись…

В вагончике жил начальник лагеря – Хункар-паша Гериев. Большой человек – дальний родственник самого Масхадова. От него в лагере зависело все – и жизнь Байсогулова в том числе.

Поэтому Апти поскребся в вагончик, словно мышь, и, согнув спину, нырнул внутрь. Через пару минут дверь снова распахнулась. Первым на пороге показался Апти. Он поспешно раскрыл огромный зонт и почтительно отступил в сторону. Секунду спустя под зонт шагнул Хункар-паша.

Даже на фоне согнутого в три погибели Апти начальник лагеря выглядел жалким карликом. Метр шестьдесят роста, хилое телосложение и обезьянье морщинистое личико…

Уродец выпрямился и зашагал к плацу. На ногах его блестели импортные сапоги с узкими голенищами. Брюкам Хункар-паша предпочитал галифе. Его хилый торс был украшен камуфляжной курткой, а голова – фуражкой с высокой тульей. В правой руке начальник лагеря держал шомпол от «АК»…

Жалко выглядел Хункар-паша, как персонаж безумного спектакля. Собственно, он им и был. Только по воле некоторых высокопоставленных российских деятелей спектакль затянулся. И убивали в нем по-настоящему…

Хункар-паша приближался к плацу, за ним семенил сгорбленный садист Апти с зонтиком. А глаза сотен узников были прикованы к шомполу в руках начальника лагеря. Этот шомпол Хункар-паша носил с собой не зря. Насмотрелся фильмов про концлагеря и старался походить на немецких офицеров.

Лил дождь, барабанил по зонту, осыпал брызгами блестящие сапоги Хункар-паши. А тот был мрачен. И зол.

Остановившись посреди плаца, уродец окинул шеренги взглядом. Потом стукнул шомполом по ладони левой руки и рявкнул:

– Вчера я разговаривал с самим президентом! Он недоволен, козлы! Первый караван должен пройти через ущелье до зимы. А у вас опять обвал на пятнадцатом километре!

На этом месте Хункар-паша умолк и обвел шеренги взглядом. Шеренги безмолвствовали.

– Ко мне! – ткнул шомполом начальник лагеря.

Из строя вышел пожилой пленник. Подполковник инженерной службы, выполнявший обязанности главного иженера стройки. Он был болен и едва держался на ногах от температуры.

Сделав пару шагов, он чуть не упал. К нему тут же подскочил бородатый гоблин в черной шапочке и взмахнул палкой:

– Быстрее, козел, когда сам Хункар-паша тебя зовет!

От хлесткого удара подполковник не удержался на ногах и рухнул на мокрую землю. Гоблин ударил его сапогом и поволок к начальнику лагеря по земле. И швырнул у блестящих сапог:

– Встать!

Подполковник с трудом поднялся на колени. Гоблин ухватил его за мокрые волосы на затылке и приподнял голову:

– В глаза смотри! И слушай, что тебе скажет Хункар-паша!

– Почему у нас опять обвал, козел? А? Сколько это может продолжаться? Ты что, делаешь это специально?

– Н-нет… – едва слышно ответил подполковник. – Дожди. Все дело в дождях…

– Ишак! – размахнулся шомполом Хункар-паша и ударил подполковника по лицу.

Тонкий прут рассек иссохшуюся кожу, на грязную землю потекла струйка крови. Хункар-паша ударил еще раз и еще…

Подполковник дергался от нестерпимой боли, но его за волосы крепко держал гоблин-охранник. И не давал прикрыться руками. Когда лицо инженера превратилось в кровавое месиво, начальник лагеря ткнул ему шомпол под подбородок:

– Тебя бы нужно было убить, козел, но ты еще нужен Ичкерии… Убери его, Хадам!

Гоблин тут же оттащил окровавленного инженера в сторону. Хункар-паша вскинул шомпол:

– Вас всех нужно было бы убить, козлы! Зарезать, как свиней, за то, что вы расстроили великого президента Ичкерии! Но вы еще должны претворить в жизнь мечту Джохара! Поэтому я вас пощажу! Всех, кроме одного! Чтоб вы поняли, что я не шучу! Его!

Шомпол указал в Валеру – самого молодого из пленников. Пареньку было только четырнадцать. Его мать, тетя Варя, приехала в Чечню вызволять из плена своего старшего сына. И на беду прихватила с собой младшего…

Они вдвоем прошли по всей адской цепочке работорговли, пока не оказались в чеченском Освенциме. Тетя Варя работала на кухне. Сейчас в строю ее не было. Она готовила для узников еду и не подозревала, что и второй ее сын обречен…

– Нет! – вскрикнул Валера.

Он прошел все круги ада. Его били, отрезали пальцы и насиловали. Но он все же был жив. До сегодняшнего дня…

– Нет!!! – вскрикнул Валера, падая на колени. – Я не хочу! Я хочу жить! Пощади, Хункар-паша!!!

Начальник лагеря только скривил в злорадной ухмылке свою обезьянью рожицу. А бородатые гоблины с палками уже бежали к упавшему на колени пацаненку. Потом схватили и поволокли на середину плаца…

Здесь его и начали убивать – палками, с ухмылками и шутками. Так, как не убивают даже скотину. И замерли шеренги узников, и еще больше припустился дождь…

Валеру убили быстро. Он был слаб, и охранники даже не получили от процесса привычного удовлетворения. Но это было не все. На свою беду, крик последнего сына услышала тетя Варя. Или не услышала, а почуяла беду своей израненной материнской душой…

И в тот миг, когда гоблины, тяжело дыша, отошли в сторону, она появилась на плацу. И увидела бездыханное тело. И разнесся над концлагерем ее жуткий крик…

Не крик даже, а вой… Страшный вой матери, одного сына у которой забрало государство, а второго она обрекла на мучения и смерть сама. И тут случилось то, чего никто не ожидал – ни узники, ни гоблины-охранники.