Александр Тамоников - Ярость возмездия

– Все было не так! Все дрались до подхода… – И вдруг выругался: – Черт! Проклятая война, сколько еще она будет доставать меня из прошлого?

Тело Одинцова было покрыто липким потом.

Он подушкой протер лицо. Отдышался. Сон вызвал не только обильное потоотделение, но и сбой дыхания. Окончательно придя в себя, Павел поднялся. Посмотрел на часы. 18.40. Неплохо же он поспал, хотел встать раньше, но… проспал. Надо было завести будильник, тогда бы не приснился этот сон. Не вернулся бы он в события почти десятилетней давности.

Павел прошел на кухню, открыл холодильник, достал начатую бутылку водки, выпил в три глотка целый стакан и закурил, глядя в окно. Ему был виден двор, в это время заполненный гуляющими молодыми мамами, бабушками, стайками детворы разных возрастов, молодыми людьми, кучкой, громко смеясь, о чем-то разговаривавшими. Люди жили своей жизнью, и все у них было в порядке.

Одинцов вздохнул, затушил окурок, оделся в спортивный костюм и вышел на улицу. Быстро, не привлекая внимания, миновал двор, у кафе остановился. Оно манило переливающимися разными цветами гирляндами, висевшими вдоль всего фасада. Но в кафе Одинцову не хотелось, из одной камеры вышел, чтобы попасть в другую? Подумав, он направился в сквер. Когда-то этот сквер являлся местом массового отдыха жителей всего квартала. Тогда мало кто сидел во дворах, разве что мужчины, что до отупения рубились в домино, опустошая одну бутылку пива за другой. Большинство гуляло именно в сквере. Там дотемна работал торговый павильон, в котором можно было купить лимонад, пирожные, мороженое. Павел любил «Крюшон» и «Ленинградское» мороженое. Все вместе это стоило пятьдесят шесть копеек. Не каждый день, но пару раз в неделю мама давала ему такие деньги. В те годы в сквере работал летом фонтан, на открытой площадке, выставив экран, часто и совершенно бесплатно показывали фильмы, за невысоким забором просматривалась танцплощадка, где парочки танцевали под пластинки. По аллеям гуляли счастливые молодые мамы, на скамейках сидели строгие бабушки и что-то вязали, ведя между собой спокойный разговор. Попадались, конечно, пьяные, но тех брали в оборот «дружинники». В сквере постоянно находились мужчины с красными повязками. Никто не заставлял их дежурить, никто за это не платил, а за порядком следили строго. Почему все это вспомнил Одинцов? Потому что сейчас все было совершенно по-другому.

Сейчас сквер таил в себе угрозу. Освещения не было, площадки и павильон снесли, фонтан превратился в мусоросборник, вечерами там собирались, как их называли, «дети улиц». Поговаривали, что в сквере вовсю торгуют разного рода наркотой. Жители квартала старались обходить сквер стороной. Только за последний год там произошло два убийства и несколько изнасилований, у входа был найден труп подростка шестнадцати лет, погибшего от передозировки героином. Но Одинцов пошел именно туда не в поисках экстрима, его в жизни хватало сполна, а просто так, потому, что это был сквер его детства. Малолеток он не боялся, мог постоять за себя, да и пойти, кроме сквера, было некуда. На улицах автомобильные пробки, повсюду бесконечные магазины, офисы, палатки, толпы людей, возвращающихся с работы. В сквере все же можно найти место, чтобы побыть одному. Тем более что и время еще было, как говорится, детское. Местная шпана и наркоши собирались там, как правило, с наступлением темноты.

Одинцов прошел пустой аллеей до фонтана, увидел справа, где раньше стоял павильон, более-менее целую скамейку и присел на нее. Откуда-то потянуло дымом, и Павел подумал, что это, скорее всего, бомжи, нашедшие здесь приют. Как бы в подтверждение его мыслей, на аллее показался пожилой, неопрятного вида мужчина в рваных кроссовках, из которых торчали два больших пальца, в костюме, явно с чужого плеча, на голом грязном теле, с длинными локонами давно не мытых седых волос и тряпичной сумкой в руках, в которой слышалось постукивание пустых бутылок.

Бомж, неожиданно увидев отдыхающего мужчину не из своей среды, ускорил шаг и через минуту встал напротив Одинцова:

– Здравствуйте, добрый человек.

– Здравствуйте.

– Вы не будете против, если я присяду рядом?

Как ни странно, от бомжа не исходил неприятный запах, не в пример начальнику охраны фирмы «Схом».

– Да садитесь, места хватит.

– Благодарю. Позвольте представиться, Виктор Семенович Тихонов, в прошлом неплохой, подававший надежды конструктор, ныне спившийся, потерявший все бомж. Лицо без определенного места жительства. Согласитесь, как странно звучит это словосочетание – бомж XXI века. Когда-то у меня была и хорошая работа, и большая квартира, и семья, жена с двумя очаровательными дочками. Сейчас не осталось ничего, только этот сквер до холодов, зимой – подвал, да и то если удастся пристроиться у теплого места. У нас, знаете ли, тоже конкуренция. Конкуренция за право жить.

Одинцов взглянул на бывшего конструктора. Похоже, он говорил правду, а если лгал, то очень убедительно.

– И что же стало причиной вашего падения, Виктор Семенович? Наверное, злые бандиты, которые отобрали у вас и работу, и жилье, и семью?

– Я понимаю вас, но причина не в этом. Хотя бандиты тоже сыграли в моей судьбе свою роль. Однако первопричиной является моя собственная глупость.

– Даже так? Карты?

– Нет. В середине девяностых в бюро платили все меньше, часто задерживали зарплату. Впрочем, это было везде. Предприимчивые люди подались в так называемый бизнес, и, знаете, у многих это получилось, я имею в виду тех, кого знал лично.

– Короче, вы тоже решили открыть свое дело.

– Да! И у меня тоже получилось бы. Если бы не проклятый девяносто восьмой год.

– Вы имеете в виду дефолт?

– Именно. Годом раньше я взял в долг у старого, как считал, очень хорошего своего знакомого крупную сумму в долларах. У меня уже было место на рынке. Деньги отдал «челнокам», соседям по торговому ряду. Они этим и зарабатывали, мотались за шмотками в Турцию или, может быть, в подпольные мастерские наших городов и продавали товар, естественно, накручивая на них довольно высокие проценты. Но меня устраивало, что самому не приходилось ездить. Ну вот, отдал деньги, а тут этот дефолт. Соседи-«челноки» в момент исчезли, конечно, с деньгами, а хороший товарищ до срока потребовал вернуть долг. А где я мог взять двадцать тысяч долларов?

– Неплохой долг. Вы хотели скупить полрынка в Стамбуле?

– Нет, я хотел заняться торговлей дамскими дорогими шубами. Продажа одной шубы – это два месяца спокойной, обеспеченной жизни и работы тех, кто сидел на мелочах, типа маек, сорочек, брюк, обуви. А на шубы нужны хорошие деньги. Тогда у нас никто не торговал ими, я решил первым занять эту нишу. И прогорел. Просил кредитора дать время встать на ноги, а потом рассчитаться, он ни в какую. Как-то вечером позвонил и сказал, что перепродал мой долг. Я не понял, как это, перепродал. Он не ответил. Ответили другие, трое молодых крепких парней в кожанках, объяснивших, что теперь я должен деньги им. Но не двадцать тысяч долларов, а тридцать. Я сказал, у меня нет денег… Извините. – Тихонов трясущимися руками достал пачку папирос, закурил, жадно глотая дым, и продолжил: – На первый раз меня побили не сильно, для острастки, намекнув, что квартира существенно сократит долг. А жена всегда была против моей предпринимательской деятельности. Она словно чувствовала, что я попаду впросак. Так и вышло. Стоило мне заикнуться о долге и необходимости продать квартиру, она тут же собрала вещи и с дочками уехала к родителям в Красноярск. Я остался один на один с проблемой.