Терри Хейз - Я Пилигрим

Я был не на шутку обеспокоен, что русские уже вычислили убийцу, поэтому дорога до аэропорта показалась мне самым долгим путешествием в моей жизни. На борт самолета я поднялся, испытывая сильное чувство облегчения. Однако моя бурная радость длилась не более двенадцати секунд. Внутри меня ждали четыре вооруженных человека, которые отказались назвать себя, но внешне сильно смахивали на спецназовцев.

Они предъявили мне документ, из которого следовало, что, поскольку я обвиняюсь в убийстве, в отношении меня будет проведено расследование, причем не кем-нибудь, но особой, высшей инстанцией разведывательного сообщества, занимающейся так называемыми критическими случаями. Старший группы сказал, что мы летим в США.

Затем он объявил, что я арестован, и зачитал мне мои права.

Я догадался, что мы пролетаем над Монтаной. Когда я взглянул в иллюминатор, очертания гор подсказали мне: мы где-то на северо-западе. Никаких других признаков, по которым можно было установить наше местонахождение, я не обнаружил: аэродромы тщательно замаскированы, поблизости виднеются лишь скопления каких-то непонятных бункеров, дюжина ангаров и бесконечные проволочные ограждения под током.

Мы летели всю ночь, и, когда садились на рассвете, я пребывал в дурном расположении духа. У меня было достаточно времени, чтобы прокрутить в голове все случившееся, но с каждой остававшейся позади милей мои сомнения только росли. А что, если компакт-диск с Шанайей Твейн – фальшивка и кто-то обманул Всадника? Может быть, другое подразделение использовало его, чтобы подсунуть противнику ложные сведения? Вдруг это была спецоперация, целью которой являлся вброс дезинформации, а я просто-напросто ничего не знал? Что тогда? Те, кто будет проводить расследование, могут заявить, что компакт-диск на самом деле принадлежит мне, а Всадник разоблачил меня как предателя. Тогда станет понятно, почему я решил немедленно, ни с кем не проконсультировавшись, убить его.

Я все глубже погружался в лабиринт сомнений, когда дюжие спецназовцы торопливо вывели меня из самолета и посадили во внедорожник с тонированными стеклами. Дверцы закрылись автоматически, и я заметил, что ручки внутри отсутствовали. Вот уже пять лет минуло с тех пор, как я присоединился к миру спецслужб, и теперь после трех безумных дней в Москве моя жизнь была поставлена на карту.

Два часа мы ехали вдоль проволочного ограждения, пока не остановились у располагавшегося на отшибе длинного одноэтажного здания, окруженного лужайкой с выгоревшей на солнце травой.

Мои передвижения ограничили двумя маленькими комнатками, строго-настрого запретив общаться с кем-либо, кроме сотрудников, которые должны были меня допрашивать. Я знал, что в другом крыле дома несколько бригад криминалистов скрупулезно изучают мою жизнь (как, впрочем, и жизнь Всадника), пытаясь обнаружить истину. Процедура допросов была мне известна, однако понятно, что практические занятия в разведшколе не идут ни в какое сравнение с реальностью, когда тебя берут в оборот враждебно настроенные следователи.

Четыре бригады работали посменно, и я должен признать, что женская группа была лучше остальных (или хуже – все зависит от того, как посмотреть). Самая фигуристая из дам, по-видимому, полагала, что если она расстегнет верхние пуговицы блузки да еще наклонится вперед, то это каким-то образом поможет ей приблизиться к истине. Я называл ее про себя мисс Чудо-Лифчик. Через несколько лет тот же метод допроса, правда с бульшим эффектом, был применен к мусульманским заключенным в тюрьме на военно-морской базе США в заливе Гуантанамо.

Я разгадал ее тактику – напоминание о мире, по которому ты тоскуешь, о мире удовольствий, бесконечно далеком и желанном. Хочешь вновь вернуться туда? Ну что ж, тогда все, что от тебя требуется, – сотрудничество. И должен сказать, этот метод работает. Когда день и ночь из тебя выколачивают подробности и бесконечно ловят на несоответствиях, это надоедает до чертиков. Через какие-нибудь пару недель начинаешь отчаянно тосковать и мечтаешь очутиться где угодно, но только не здесь.

И вот однажды (дело было поздно ночью, после двенадцатичасового беспрерывного допроса) я спросил у красотки:

– Вы хотите сказать, что я все это спланировал заранее: убить его на окраине Красной площади? В Москве, на Красной площади?! Зачем мне было это делать?

– Признаю, что это глупо, – спокойно заметила она.

– И откуда вас только понабрали, с такими сиськами?! – не выдержав, заорал я.

Я впервые повысил голос, и это было ошибкой: ведь за допросами через скрытую камеру наблюдала целая команда аналитиков и психологов. Теперь они будут знать, что по-настоящему меня достали.

Какое-то мгновение я надеялся, что мисс Чудо-Лифчик отплатит мне той же монетой, но она была настоящим профессионалом: голос дамы остался спокойным; мало того, она даже еще ближе наклонилась ко мне, пуговицы на блузке едва не расстегнулись.

– Они настоящие и выглядят так вовсе не благодаря бюстгальтеру, если это вас интересует. Какую мелодию играли на карусели?

Я с трудом сдержал ярость.

– Я вам уже говорил.

– Повторите.

– «Повеяло юностью». Не верите? Нет, серьезно, современная Россия – страна абсурда, у них там во всем полнейшая бессмыслица.

– Вы слышали эту песню раньше?

– Конечно слышал. Это же «Нирвана».

– Значит, на Красной площади, когда вы искали подходящее место…

– Ничего я не искал, у меня не было никакого плана, – тихо сказал я, ощутив боль в левом виске.

Когда меня наконец отпустили спать, я почувствовал, что мисс Чудо-Лифчик скоро добьется своего. Даже если ты уверен в собственной невиновности, все равно морально очень тяжело: постоянно помнишь, что ты заперт в четырех стенах, судорожно цепляешься за утраченную свободу и никому в целом свете нет до тебя дела.

На следующее утро, очень рано (я почему-то думал, что на дворе среда, хотя на самом деле была суббота – вот как им удалось дезориентировать меня во времени), дверь комнаты, где я спал, открылась, и надзиратель бросил на постель комплект чистой одежды. Впервые заговорив со мной, он предложил принять душ, обычно я умывался над тазиком в углу спальни. Этот прием я тоже хорошо знал – внушить мысль, что следователи начинают верить мне, вселить надежду. Но я уже достиг такой стадии, что не слишком заботился обо всяких там психологических тонкостях. Фрейд мог бы сказать в этом случае: «Иногда душ – это просто душ».

Надзиратель отпер дверь в находившуюся по соседству ванную и ушел. Все там было стерильно-белым, как в клинике: ванна, кафель, потолок. Правда, на стенах и потолке виднелись рым-болты, что наталкивало на мысль о куда более мрачном предназначении данного помещения, но сейчас меня это не заботило. Я побрился, разделся и наполнил ванну водой.