Александр Тамоников - Детонатор

Контейнер, которым он лупил по бронированному окну, так и остался торчать в проломе. Не хватило каких-нибудь двух-трех ударов, но теперь произвести их было некому.

Перешагивая через лежащие тела, Кроха добрался до окна и завладел серебристым контейнером. Держа его как портфель, он собирался покинуть купе, когда кто-то схватил его за штанину.

Это оказался Кястис. Его рука была выпачкана в крови и казалась одетой в багровую перчатку.

— Что ж ты, гад… — прошипел он, — через своих переступаешь?

— Я думал, тебя убили, — пояснил Кроха, бесстрастно глядя на раненого.

— Не убили, — возразил Кястис. — Придется тебе меня вытаскивать.

— Эй! — раздался за окном голос Сердюка. — Скоро вы там? Отходим! Скорее!

Не сводя глаз с лежащего, Кроха кивнул на окно:

— Слыхал? Надо торопиться.

— Так помогай, — с натугой выговорил Кястис и сел, держась за живот.

— Конечно.

Пожав плечами, Кроха дважды выстрелил в него из «Узи». Голова Кястиса лопнула, лицо стало красным, как его руки. Только глаза выделялись на этой кровавой маске, недоуменно глядя на того, кого латыш считал своим товарищем.

— Чего пялишься? — разозлился Кроха и выстрелил в третий раз: прямо между этих белых глаз.

Кто такой этот латыш, чтобы смотреть на Стефана Кроху с презрением? И разве он не поступил бы точно так же, поменяй их местами? На войне как на войне.

Они отдышались только в ближайшем лесочке, когда заметили светящиеся фары, которыми помигал им Селезнев.

— Сидит там, не клятый, не мятый, — пропыхтел Кроха, плохо переносивший физические нагрузки.

Сердюк, стоявший в отличие от него прямо и не видевший необходимости сгибаться пополам, жадно хватая ртом воздух, пожал плечами:

— Он свои деньги отрабатывает сполна.

— А я? — ревниво спросил поляк. — Я не отрабатываю? Чемоданчик вот приволок…

— И троих бойцов положил, — добавил Сердюк.

— Я им не ангел-хранитель, чтобы их от пуль грудью защищать!

— Что не ангел, так это точно.

— Не ценишь ты меня, Петро, — процедил Кроха. — Не нравится мне это, ох не нравится.

Сердюк посмотрел на него с любопытством. Если до сих пор эти двое общались на некой причудливой смеси украинского и польского языков, то теперь командир перешел на русский — на тот русский, которым пользуются бандюки и уголовники.

— Ты че? — спросил он. — Угрожать мне вздумал?

Кроха голову не опустил, взгляд не отвел, тему сменить не поспешил.

— Мне бонус полагается, — произнес он с вызовом. — Моя добыча. — Он толкнул коленкой контейнер, который держал в левой руке.

Сердюк помолчал, обдумывая ответ. С одной стороны, ему ничего не стоило прикончить строптивого поляка голыми руками. С другой стороны, состав его банды сильно поредел, так что было неразумно разбрасываться кадрами.

— Премии всем будут, — сказал Сердюк, — и тебе, и мне, и Селезенке. Каждый получит долю убитых. Так будет справедливо, я полагаю.

Кроха быстро прикинул, что ему выплатят не тридцать, а шестьдесят тысяч долларов, но захотел выжать еще:

— Накинь хотя бы десятку, — произнес он не с просительной, а с требовательной интонацией.

Сердюк посмотрел на него еще внимательней, чем смотрел до сих пор.

— У меня лишних денег нет, — сказал он. — Все под расчет. По шестьдесят на троих — это сто восемьдесят штук. Десятка на организацию ушла. Еще десять я Евсею должен, который поезд пас. — Сердюк взглянул на часы. — Кстати, он уже должен подвалить.

— Отдай мне его долю, — тихо сказал Кроха. — Я заслужил.

— Предлагаешь его кинуть? — Сердюк по-прежнему разговаривал по-русски. — Нет, не могу. Петро слово держит, это все знают. У меня авторитет.

— Не дашь?

— Не могу.

— Тогда дальше без меня, — сказал Стефан. — Не ценишь ты своих самых отчаянных хлопцев, и не надо. Я себе другую команду поищу.

Он не блефовал, это было видно сразу. Сердюк насупился.

— Ладно, есть один вариант, — проворчал он. — Айда к машинам.

На опушке было спрятано два внедорожника — «Тойота» и «Ниссан». Первый предназначался для Сердюка и Крохи, во втором сидели Селезнев и присоединившийся к нему Евсеев — хладнокровный убийца со станции «Мирная». Теперь он был одет как рыбак: навесил на спину рюкзачок, обзавелся разборным спиннингом в чехле.

— Как прошла операция? — поинтересовался он, выбираясь наружу, чтобы поздороваться с подошедшими за руку.

— Нормально, — сказал Сердюк.

— Много народу положили?

— Не считал. А наших трое в поезде осталось.

Евсеев присвистнул. Если произошла серьезная перестрелка с большими потерями с обеих сторон, то и искать станут по-серьезному. «Нужно срочно сваливать отсюда, — опасливо подумал он. — Как можно дальше и как можно быстрее».

Его передернуло от озноба. Ему вдруг почудилось, что ночной лес окружен и полон спецназовцев, только и ждущих команды открыть огонь на поражение.

— Мои соболезнования, — пробормотал он.

— Спасибо. — Сердюк дернул плечами. — Хотя мне они ни к чему. А мертвым хлопцам и подавно.

Не найдясь с ответом, Евсеев кашлянул в кулак. Пройдя кровавую школу «пса войны», он и сам никогда не скорбел о погибших. Мужчина на войне быстро излечивается от сентиментальности. «Умри ты сегодня, а я завтра», — говаривали когда-то лагерные воры. Этот лозунг можно было бы написать на знаменах всех наемников. Хотя знамена им были ни к чему. Они убивали и рисковали собственными жизнями исключительно ради денег.

— Моя информация подтвердилась? — осведомился Евсеев, решив, что это самый простой способ перейти к разговору об оплате его услуг.

— Вот его спрашивай, — предложил Сердюк, указав на Кроху.

Тот непонимающе наморщил лоб:

— Какая информация?

— Насчет вентиляционной установки в вагоне, — напомнил Евсеев. — Вы же туда сперва газ хотели пустить.

— Лучше бы пустили, — процедил Кроха.

— Как так? Ведь установка же!

— Лично я ее не видел. Может, ты выдумал все? Денежки-то нужно отрабатывать, а?

— Это предъява? — ощерился Евсеев. Как и все его сообщники, он легко и охотно переходил на блатной жаргон.

— Не обращай внимания, — сказал Сердюк, примирительно похлопав подельника по напрягшемуся плечу. — Это у Стефана юмор такой, черный. Мы сегодня трех наших хлопцев схоронили.

На самом деле никаких похорон не было и не намечалось, поскольку тела убитых товарищей никто не забирал. Но ни Евсеев, ни Стефан не стали поправлять командира. Обычно смерть таких, как они, была собачьей, но признавать это не хотелось.

— Жаль, — пробормотал Евсеев. — Жаль их, в смысле — хлопцев. — Он деловито кашлянул и скользнул настороженным взглядом по черным зарослям вокруг. — Слушай, Петро, — сказал он. — Времени у меня в обрез. До рассвета нужно спрятаться где-нибудь, сам понимаешь.