Андрей Воронин - Слепой. Танковая атака

Он боком выскользнул из трюма и аккуратно прикрыл за собой дверь, очень надеясь, что с высоты ходового мостика благодаря чужому кепи, оранжевому спасательному жилету и автомату сойдет за охранника. Не глядя наверх, где расположился пулеметчик, он неторопливой походкой патрулирующего вверенный ему участок часового двинулся в направлении правого борта, за которым, отделенный от судна несколькими милями спокойной воды, лежал невидимый в темноте берег Йемена. Прожектор на крыше мостика заливал палубу режуще-ярким светом, и Глеб, вынув из кармана, нацепил на переносицу темные солнцезащитные очки.

Глазам сразу стало легче, зато все остальное, увы, пошло кувырком.

– Эй, на палубе! – донесся сверху усиленный мегафоном лязгающий окрик. – Стоять! Покажи лицо!

Глеб досадливо поморщился. Было неизвестно, что именно привлекло внимание дежурившего на мостике пулеметчика – замасленные рабочие штаны вместо камуфляжа или надетые посреди ночи темные очки, – да это и не имело значения, поскольку уйти по-английски, не прощаясь, ему уже в любом случае не светило.

– И чего тебе в другую сторону не смотрелось? – вполголоса пробормотал он, послушно остановился, обернулся и показал пулеметчику свое истинное лицо, дав одну за другой две короткие очереди от живота.

Со звоном и дребезгом посыпалось разбитое стекло, охранник ударился спиной о стену рубки и сполз по ней на стальной настил мостика, оставив на покрытом облупившейся белой краской металле переборки смазанную темную полосу. Осиротевший пулемет задрал к звездам длинный тонкий хобот, как воющая на луну собака, а судно вдруг изменило курс, повернув прочь от берега в открытое море, из чего Глеб сделал вывод, что вахтенному рулевому тоже досталось на орехи.

Маскировка себя исчерпала. Кто-то врубил сирену, и ее потусторонние, скребущие прямо по нервным окончаниям вопли разнесли вдребезги тишину теплой безветренной ночи. Послышался топот бегущих ног, встревоженные крики; суматоха началась так быстро, словно дело происходило не на старом, дышащем на ладан сухогрузе, а на большом военном корабле, где только что объявили боевую тревогу. Глеб побежал, на ходу одной рукой сдирая с себя ставший лишним спасательный жилет. Кто-то послал ему вдогонку ненужно длинную очередь из автомата, заставив усомниться в поголовном профессионализме и хладнокровии наемников уважаемого Ираклия Шалвовича. Трассирующая пуля с коротким треском прошила наполовину снятый жилет, плюнув на выходе пробковой крошкой и клочками тлеющей синтетической ткани. Остальные ушли в никуда, огненным пунктиром нарисовав в бархатной черноте ночного неба длинную пологую дугу. Сиверов обернулся и, слегка припав на колено, срезал стрелка короткой очередью. На смену убитому бойцу со всех ног спешили новые; не имея ни малейшего желания затевать с ними военную игру «Зарница», Глеб отшвырнул автомат, сбросил простреленный жилет, в три прыжка преодолел оставшееся расстояние и с разбега взлетел на стальной фальшборт.

По бугристому от напластований краски, испещренному потеками ржавчины железу, высекая из него искры, с лязгом пробарабанила еще одна очередь. Глеб набрал полную грудь воздуха и прыгнул, постаравшись как можно сильнее оттолкнуться ногами. Человек он был сугубо сухопутный и опасность быть затянутым под бешено вращающиеся гребные винты «Стеллы» представлял себе, в основном, по прочитанным в детстве художественным книгам да просмотренным фильмам соответствующего содержания. Зато перспектива схлопотать пулю в затылок, пока будет, как пробка, болтаться в паре метров от борта, была ему знакома не понаслышке и представлялась вполне реальной. Потому-то он, потеряв пару драгоценных секунд, и избавился от спасательного жилета, который во всем остальном мог оказаться весьма и весьма полезным.

Он вошел в воду по касательной, как торпеда, и отчаянно заработал всеми четырьмя конечностями, стараясь уйти как можно глубже и дальше до того, как по нему откроют огонь.

Из ведущего к реке переулка послышался хриплый рев мотора и лязг гусениц. Было десять утра, с подернутого прозрачным кружевом легких перистых облаков неба светило незлое сентябрьское солнце. Трава вдоль покосившихся дощатых заборов еще стойко зеленела, но в ней уже довольно густо желтели фальшивым золотом монетки опавшей листвы – липовая осенняя валюта, которой наступающая зима расплачивается с нами за украденное лето. Там, где над заборами частных домовладений нависали ветви деревьев, дорога была усеяна осыпавшимися яблоками. Над раздавленными плодами, источающими пьяный аромат гниения, роились мухи, которым щедрая мать-природа в этом году подарила пару дополнительных недель тепла.

Распугивая мух и с неслышным за стальным рокотом гусениц треском давя яблоки, из переулка показалась угловатая, серо-зеленая стальная туша. Увенчанный набалдашником дульного тормоза длинный ствол мотался вверх-вниз, когда танк тяжело переваливался с ухаба на ухаб, за кормой клубилось мутное облако перемешанной с дымом выхлопа пыли. Люк механика-водителя был открыт, из него торчала голова в танковом шлеме. Шлем был русский и даже, пожалуй, советский: порыжелый от старости матерчатый верх прозрачно намекал на то, что данный предмет гардероба присвоили и начали использовать в качестве мотоциклетного шлема задолго до того, как новая Россия обрела независимость. Если приглядеться, спереди на лбу еще можно было разобрать нанесенные белой краской по трафарету цифры – 326. Тот же номер свежо белел на броне командирской башни, и это смотрелось немного странно, потому что танк, в отличие от шлема механика-водителя, никогда не имел и не мог иметь отношения ни к советской, ни к российской армии.

Подъехав к перекрестку, «тигр» дисциплинированно остановился перед знаком «Уступи дорогу». Голова в порыжелом танковом шлеме завертелась из стороны в сторону, оценивая ситуацию; убедившись в том, что путь свободен, механик-водитель тронул тяжелую машину с места, развернулся на одной гусенице, и призрак давней войны бодро запылил по немощеной деревенской улице.

Как ни странно, его появление на центральной транспортной магистрали населенного пункта не вызвало среди местного населения ни малейшего ажиотажа. Напротив, немногочисленные встречные пешеходы приветствовали человека, чья голова торчала из люка, как старого знакомого, каждый на свой манер: кто махал рукой, кто вежливо приподнимал головной убор, а кто-то просто кивал. Механик-водитель отвечал на все эти приветствия одинаково: подносил к козырьку шлема правую ладонь, в небрежной манере находящегося вне строя старого служаки отдавая честь.