Андрей Воронин - Слепой. Танковая атака

Он первым прервал соединение и, сунув телефон в карман, освободившейся рукой развернул планшет с картой местности – не картой, собственно, а составленной от руки и размноженной на ксероксе примитивной, но очень подробной схемой, на которой был изображен только полигон и его ближайшие окрестности. Проведенная толстым красным маркером черта обозначала границу владений господина Кулешова, пересекать которую на гусеницах, мягко говоря, не рекомендовалось. Если верить условным обозначениям на схеме и визуально наблюдаемым на местности приметам, отсюда до нее по прямой было километра три или четыре, а оттуда оставался еще примерно километр до дороги – асфальтированного лесного проселка, что, огибая полигон по двум сторонам периметра, немного дальше круто сворачивал влево, в сторону скоростного шоссе.

Нога вдавила педаль газа в пол раньше, чем Глеб успел во всех подробностях представить себе мчащийся по гладкому асфальту бронированный «майбах». Нипочем не успеть, подумал он. И тут же мысленно добавил: а вдруг? Асфальт-то гладкий, да дорога кружная, непрямая – поворот на повороте, особенно не разгонишься, и толку от мощного движка на этом серпантине, считай, никакого. Километров семь до внешнего периметра, небольшая заминка у ворот и дальше – лесом, по всем петлям и изгибам, вдоль забора, километров двадцать или около того…

– Поднатужься, старичок, – сказал он «тигру» и не услышал собственного голоса за грохотом разорвавшегося на лобовой броне башни снаряда.

Глеб утер сочащуюся из рассеченной брови кровь и поставил ручной газ.

– Достали, – сказал он с досадой. – Ну некогда мне с вами вожжаться!

«Королевский тигр», неотступно сопровождаемый и обстреливаемый двумя легкими танками, медленно полз по направлению к границе полигона. Мишень была легкая, малоподвижная, но прочная – совсем как орех с непомерно толстой скорлупой, который вроде бы никуда не убегает, но и до сердцевины добраться не дает. Боекомплект подходил к концу, и надеяться оставалось только на то, что рано или поздно «королевский» остановится – либо с перебитой гусеницей, либо сам, из-за того, что кончилось горючее. Тогда запертый в неподвижной стальной коробке человек превратится в легкую добычу, и выковырять его оттуда будет не особенно сложно.

Неожиданно башня «королевского» начала плавно поворачиваться, отыскивая цель длинным хоботом орудийного ствола. Немецкий Т-III, в сторону которого нацелилась эта смертоносная указка, торопливо сменил курс, стремясь найти хоть какое-то укрытие. Орудие «тигра» оглушительно ахнуло, рыгнув пламенем и заставив тяжелую машину слегка присесть. Под правой гусеницей легкого танка сверкнула короткая вспышка, сейчас же утонувшая в лохматом гейзере выброшенной мощным взрывом земли. В стороны, бешено вертясь, полетели сорванные с осей катки и искореженные траки, танк подпрыгнул, кренясь, тяжело завалился набок и опрокинулся, выставив напоказ грязное днище. Через какой-то промежуток времени в нем открылся запасной люк, и оттуда вместе с клубами дыма ползком выбрался и мешком скатился на землю окровавленный человек в свисающей клочьями тлеющей одежде.

Легкий Т-60, которому в предстоящей дуэли ровным счетом ничего не светило, благоразумно пустился наутек. Потом до кого-то из членов экипажа дошло, что от снаряда не убежишь; машина резко остановилась, ее люки синхронно распахнулись, и экипаж в полном составе, все два человека, пригибаясь, как под обстрелом, брызнул в разные стороны.

Продолжая грозить капитулировавшему противнику развернутым почти строго назад орудием, «королевский» презрительно рыкнул мотором и ускорил ход с явным намерением как можно быстрее набрать максимальную скорость движения по пересеченной местности. На заявленные в техпаспорте заводские двадцать километров в час Глеб даже не надеялся; в данный момент он вообще ни на что не надеялся и ни о чем не думал, целиком сосредоточившись на том, чтобы напоследок выжать из пережившего свой век стального бронтозавра все, на что тот еще способен.

Бронтозавр, увы, находился не в лучшей спортивной форме. Его гусеницы и катки в бою не пострадали, но Глеб все равно не мог отделаться от ощущения, что танк хромает на все четыре ноги, как лошадь со сбитыми копытами. Из моторного отсека доносились какие-то нехорошие лязгающие звуки, в центральном становилось все жарче, и все сильнее пахло горячим машинным маслом, бензином и тлеющей изоляцией. Красная лампочка на приборном щитке погасла, но тут же зажглась снова, стоило только постучать по ней ногтем. Противопожарная автоматика себя никак не проявляла, из чего следовал напрашивающийся вывод, что она либо давно сдохла, либо так же давно демонтирована. Глеб распахнул люк механика-водителя и выставил из него голову. Стало заметно легче – к сожалению, только ему, но не машине, от которой по-прежнему зависело многое.

С шорохом и треском подминая под себя кусты и молодые деревца, танк начал подниматься по длинному пологому склону очередного пригорка, на вершине которого торчала заметная издалека приземистая, почти квадратная сторожевая вышка. Снизу проволочную ограду было не разглядеть, но она, несомненно, тоже была там, обозначая промежуточный финиш этой гонки на выживание.

Глеб тревожно потянул носом и, опустив голову, увидел, что по отсеку, лениво выползая из открытого люка, плавает серый дым. Наблюдаемое явление, несомненно, означало, что к концу подходит не только трехкилометровая дистанция, но и моторесурс опрометчиво вверенного подполковнику Семибратову боевого гусеничного механизма.

– Давай, дружище! – вслух обратился к старому танку Глеб. – Ты же у нас молодчина! Ты погляди, как мы им ввалили, каких пачек накидали! Потерпи еще чуток, скоро расслабишься…

Хрипло, с одышкой рыча, «тигр» медленно вскарабкался на вершину пригорка. Задетая гусеницей вышка с терском и грохотом завалилась, в падении разваливаясь на куски; с хрустом переломился столб подмятой многотонным корпусом ограды, по броне противно заскрежетали стальные колючки, несколько раз резко щелкнула лопающаяся проволока. Потом со стороны моторного отсека послышался короткий оглушительный лязг, двигатель замолчал, и танк, судорожно вздрогнув, замер на месте. Дым из люка механика-водителя пошел гуще; Глеб бросил ставшие бесполезными, мертвые рычаги, перебрался в башню и выглянул из командирского люка.

Увиденное было столь же ожидаемо, сколь и неутешительно: моторный отсек горел – пока еще лениво, будто нехотя, но пробивающиеся между планками бронированных жалюзи языки огня прямо на глазах набирали силу. Об этом Глеб тоже читал в интернете: чересчур слабые для шестидесятидевятитонной машины двигатели часто выходили из строя из-за критического перегрева. Наиболее частыми в этом случае были заклинивание коленчатого вала и пожар в моторном отсеке, и Глебу, кажется, посчастливилось собрать обе эти разновидности поломок в одно время и в одном месте.