Андрей Воронин - Слепой. Живая сталь

В отдалении – впрочем, не так уж и далеко, – послышались многоголосый собачий лай, людские голоса и раскатистые хлопки выстрелов. Леонид Иванович слегка подобрался, вглядываясь в черно-белую путаницу заснеженных ветвей. За спиной раздался знакомый размеренный шорох скользящих по насту подбитых мехом коротких и широких охотничьих лыж.

– Подняли, – негромко произнес прокуренный голос егеря. – Гонят прямо сюда.

– Слышу, – не оборачиваясь, так же негромко откликнулся Зарецкий.

– А выстрел-то, похоже, опять за вами, – с легким оттенком подобострастной зависти сказал егерь. – Ни пуха вам, ни пера!

– К черту, – следуя древней традиции, ответил Леонид Иванович и с характерным клацаньем поставил на место блеснувшие тусклым синеватым отливом вороненые стволы.

За спиной снова, теперь уже удаляясь, зашуршали по старинке подбитые мехом лыжи. Охотником Леонид Иванович был опытным, бывалым и дисциплинированным, ввиду чего давно перестал нуждаться в няньках. Зная это, егерь поспешил на другие, занятые новичками номера, где хотя бы теоретически могла возникнуть необходимость в его присутствии и помощи.

Выстрелы, захлебывающийся лай своры и издающие бессмысленные выкрики голоса приближались. Загонщики стреляли в воздух и вместе с собаками драли глотки, направляя зверя на номера. «Из-под елей хлопочут двустволки, там охотники прячутся в тень…» – вспомнилось Леониду Ивановичу. Хрипловатый голос барда, годовщину смерти которого совсем недавно широко отметила страна, как живой, зазвучал в ушах, и Зарецкий усилием воли заставил его замолчать: сейчас было не до песен, да и охотился он нынче вовсе не на волков.

Зарецкий зубами стянул с правой руки теплую перчатку и, прижав к плечу изукрашенный богатой резьбой приклад, обвил указательным пальцем скользкий стылый металл спускового крючка. Солнце светило в спину, кладя на нетронутый снег четкую синеватую тень ели, у подножия которой затаился одетый в белый маскировочный костюм стрелок; легкий ветерок, наоборот, дул почти прямо в лицо – опытный егерь не подкачал, позиция была выбрана просто идеально.

Впереди, немного правее того места, откуда Леонид Иванович ждал появления зверя, темно-зеленой живой пружиной взметнулась, фонтаном разбросав комья придавившего ее снега, потревоженная еловая лапа. Снег еще сыпался с ветвей, напоминая сотканный из нанизанных на нитки клочков ваты театральный задник, когда на открытое место, грубо прорвав эту призрачную, почти бесплотную завесу, вырвался кабан – матерый, повидавший разные виды секач, долго водивший за нос менее удачливых охотников, и вот, наконец-то, выбежавший из чащи прямо навстречу уготованной ему судьбе. Зарецкий плавно сместил стволы ружья, беря на мушку косматое, облепленное снегом клыкастое рыло с маленькими, полными бессмысленной звериной злобы глазами. Из раздувающихся ноздрей струями бил горячий пар, толстый наст с хрустом проваливался под тяжестью громадной, движущейся стремительными рывками туши, разбрасываемый острыми раздвоенными копытами снег широким веером разлетался в разные стороны. Леониду Ивановичу пришло в голову, что кабан здорово смахивает на атакующий танк, и он поспешно отогнал это сравнение, которое казалось неуместным, а главное, таким же, если не более неприятным, чем пресловутый водопроводный вентиль, торчащий оттуда, где у нормальных людей располагается левый глаз.

Да и при чем тут, в самом деле, танк? Если уж проводить такие параллели, обреченный секач больше напоминал мощный локомотив, на полном ходу пробивающийся сквозь снежные заносы.

Зарецкий сердито дернул щекой. Локомотив тоже был не в жилу, ибо относился к числу тем и предметов, которых Леонид Иванович с некоторых пор старался касаться как можно реже.

Посторонние мысли разом вылетели из головы, когда кабан приблизился на расстояние верного выстрела. Он бежал почти прямо на Леонида Ивановича, по-прежнему не замечая его, и в каждом его движении, в наклоне головы, даже в выталкиваемых влажными ноздрями струях пара чувствовалась выпущенная на волю громадная, всесокрушающая, разрушительная мощь. Зарецкий почувствовал привычный в таких случаях выброс адреналина, ради которого, собственно, в наше цивилизованное время недурно обеспеченные, далеко не голодные, многое могущие себе позволить люди и предаются варварской забаве, когда-то являвшейся одним из немногих способов добыть пропитание для семьи.

Леонид Иванович прицелился кабану в лоб, точно между глаз. Лобная кость у матерого секача прочна, как броня, но Зарецкий был уверен в себе – точнее, в своем ружье, изначально предназначенном для охоты на слонов и свирепых африканских буйволов, по сравнению с которыми наш среднерусский кабан выглядит безобидным, как плюшевый зайка. Это ружье ему презентовали много лет назад в Африке, где на заре карьеры он возглавлял строительство крупного металлургического комбината. Теперь подаренный с барского плеча чернокожим африканским братьям комбинат почти наверняка лежал в руинах, а вот отнятое когда-то у британских колонизаторов уникальное ружье сохранилось и уже не раз приносило своему владельцу богатую добычу, служа предметом постоянной зависти других охотников.

Кабан приближался, волнами взметая снег, а вместе с ним приближался момент истины, точка наивысшего напряжения, пик единоборства человека и зверя. Конечно, крепкие мышцы, мгновенная реакция и помноженная на слепую звериную ярость мощь клыков и копыт – ничто против крупнокалиберной пули с придающим ей вращение вдоль продольной оси хвостовиком, разогнанной в канале без малого полутораметрового ствола. Спора нет, всерьез говорить о настоящем единоборстве в данном случае вряд ли стоило; все это было немножко неспортивно, но вот именно немножко – капельку, совсем чуть-чуть.

Кроме того, вероятность осечки, после которой соотношение сил резко переменится в пользу кабана, хоть и была мизерной, также не исключалась.

– Ну, извини, – одними губами сказал кабану Леонид Иванович и плавно нажал на спуск.

Он отчетливо расслышал сухой металлический щелчок ударившего по капсюлю бойка и мысленно чертыхнулся: ты гляди-ка, накаркал! За повторным движением указательного пальца последовал еще один щелчок – только щелчок, но, увы, не выстрел.

Вот тебе твой момент истины, подумал Зарецкий. Кушай, не обляпайся!

Глядя на стремительно приближающуюся гору свирепого мускулистого мяса, Леонид Иванович быстро, но без суеты сдвинул защелку и переломил ружье. Неожиданно, не к месту и не ко времени, вспомнился недавно просмотренный по телевизору сюжет, касавшийся обстоятельств гибели легендарного советского летчика Валерия Чкалова. Среди мрачных легенд и версий, окружающих это трагическое событие, пронырливые тележурналисты раскопали историю о коробке ружейных патронов, якобы присланной Чкалову в подарок незадолго до смерти. Заядлый охотник, Валерий Павлович не успел воспользоваться подарком – погиб во время испытательного полета на Тушинском аэродроме. Семья передала ставшие ненужными патроны какому-то родственнику, тоже баловавшемуся охотой. При первом же выстреле дробовик дал осечку, а когда стрелок переломил ружье, чтобы заменить негодный патрон, тот неожиданно бабахнул, и выброшенная из ничем не запертого канала ствола гильза просвистела в сантиметре от лица охотника.