Роман Кожухаров - Прохоровское побоище. Штрафбат против эсэсовцев (сборник)

Гвоздеву показалось, что этот голос прозвенел лишь в его сознании, желанным, но несбыточным призраком.

— Дема!..

Ряба вот обернулся и затряс за рукав Гвоздева.

Следом за ними торопливым шагом почти бежала Стеша.

— Куда же вы так быстро?.. — с досадой, почти осуждением выговорила она, подходя.

И вдруг остановилась в паре шагов, точно не зная, что дальше делать.

— Ряба, ты это… иди без меня, — выдавил из себя Гвоздев.

У него перехватило дыхание, и он еле совладал с голосом.

— Но это, товарищ Гвоздев… — промямлил Рябчиков.

— Догоню! — сорвавшись почти на крик, выпалил Демьян.

В этот момент он готов был пинком прогнать недогадливого бойца. Тот, словно что-то запоздало сообразив, молча кивнул и поплелся в сторону позиций дударевских, то и дело оглядываясь.

— А ну давай шире шаг! — крикнул ему вдогонку Гвоздев. — И смотри под ноги… А то шею свернешь!

Секунда, может быть, доля секунды, которая прошла, пока они смотрели в глаза друг другу, подсказала Демьяну, что делать, словно вдохнула в него слова и движения рук, перехвативших нежные, такие горячие ладошки Стеши.

— Тебя там… ждут… — произнес прерывистым голосом он, еще крепче сжимая ее податливые доверчивые пальцы.

Степанида смотрела ему прямо в глаза, не отводя своих больших серых зрачков. Будто пыталась без слов, с помощью взгляда передать ему что-то очень важное.

Демьян еле заметным усилием потянул ее руки на себя, и вся она тут же поддалась и прильнула к нему своим телом, своими горячими, нежными губами к его пересохшим губам.

— Шершавые… они у тебя, — вздохнув, пролепетала она, когда губы их разомкнулись. — Как наждачка…

Взгляд Стеши затуманился. Уголки рта приподнялись в еле заметной, усталой улыбке. Демьян так и держал ее, не отпуская от себя ни на сантиметр.

— С утра раненые… Без передышки. Сейчас отправка… Уже схлынуло… — говорила она, а сама будто дремала, находясь в каком-то мечтательном забытьи. — Вот час назад было совсем туго. Много очень, и тяжелые… А вы так поздно появились… Позже всех…

Демьян не стал ничего ей объяснять. Если начать рассказывать про разведывательный рейд группы, про бой в лесу и в колхозе, про гибель Артюхова, про «пантеры», и боль, и страх… Он потеряет самое драгоценное — время. В этот миг, здесь и сейчас, он держит ее, обхватив ее девичий стан, ощущает сквозь ткань гимнастерки, какая она вся тонкая, хрупкая и нежная.

Он ощущает ее горячее дыхание у себя на лице, и от этого обдающего ветерка, пульсирующего, словно сердечный стук, он ощущает, как зарождается в нем сладостное, ни с чем не сравнимое томление.

— Там Назар Иванович остался… Он справится… Он сам так сказал… «Иди, — говорит. — Отдохни», — прошептала Стеша и вдруг прильнула своей щекой к его груди, прижалась крепко-крепко, как только может прижаться самый родной и близкий человек.

Демьян наклонился и подхватил ее на руки, легко, невесомо понес ее в сторону от тропинки к изрезанной овражками, заросшей высокими кустами толстого репейника кромке обрыва.

Колючки цеплялись и больно царапали ноги сквозь ткань, но Демьян не замечал их, только выше старался поднять драгоценную ношу, чтобы ее не побеспокоил настырный репей.

Песчаная расщелина перед ногами расширилась на пару метров, и Гвоздев играючи спрыгнул вниз, пружинисто приземлившись на мягкий речной песок. И так и остался стоять, замерев, держа Стешу на руках. Она обвила его шею руками и тоже не расцепляла свой «замок» на его потном загривке.

Серый бархат ее глаз объял все вокруг, всего его взял с головой, погрузил в свой сияющий блеск без остатка.

— Опусти же меня на землю, — прошептала Стеша.

— Не отпущу, — в тон ей, шепотом ответил Демьян. — Ты сама не даешь мне… Держишь меня…

— Нет, ты! — игриво, с улыбкой возразила девушка.

Так они спорили несколько секунд, пока он не поймал ее губы на полуслове, не дав закончить начатое. Пока длился их бесконечный поцелуй, его руки бережно поставили ее тело на песок, и Демьян почувствовал всем своим существом, какое молодое и влекущее тело под Стешиной гимнастеркой, стянутой на узенькой талии поясным ремнем, какая она удивительно красивая и как он ее любит.

Губы его прерывали поцелуй, с трудом размыкались с ее губами, чтобы прошептать слова, идущие из самой глубины, рождавшиеся где-то в самом сердце.

— Стеша! Стеша… какая ты красивая! Я люблю тебя, Стеша! Люблю… люблю…

Пока губы шептали бессвязные, самые главные в жизни слова и снова отыскивали влажные, манящие губы возлюбленной, руки делали свое дело, освобождая молодость и красоту от лишнего, наносного, ненужного, от поклажи, которую навьючила на юные тела и души сволочная война. Ремни, санитарная сумка, гимнастерки…

Все это падало к ногам, словно ненужная по осени ветвям листва, словно балласт, мешающий воспарить наполненному горячим газом воздушному шару. Тела и души становились все легче, все невесомей.

Они становились одним телом, одной душой, воспаряющей в вышину, в облако ласки и страсти, которое делалось все более перистым, окутывало все плотнее, все безогляднее, до надрыва, до стонов, до закусанных губ, до выжатых до белизны фаланг пальцев, до немолчного звона, стиравшего все границы, все очертания, сметавшего прочь ужас и грязь бесконечной, вечной, как мир, как боль и как страх, войны…

Демьяна вернул из небытия неясный мерный гул, сначала неброский, но становившийся все более навязчивым, исподволь проникающим в мозг и зудящим, свербящим его изнутри и так и эдак, на все лады…

— Стеша… Стеша… — прошептал он губами в самую раковину девичьего ушка, трепетного, совсем еще юного, как сама весна.

Щека Степаниды лежала на его плече, и ее ровное дремлющее дыхание обдавало его подбородок снизу каким-то чарующим, земляничным ароматом.

— Стеша, ты слышишь? — более громко спросил он.

— Да, слышу, — потягиваясь в сладкой неге, отозвалась она. — Слышу, как стучит твое сердце… Милый…

Демьян умолк. Он старался впитать до малейшей доли звука произнесенное ею слово. «Милый»… Еще никто никогда в жизни не называл его так, по-настоящему, как женщина может назвать мужчину. Своего мужчину…

— Повтори…

— Что, милый?..

— Вот это… Как ты меня назвала… Только что…

— Милый?..

Она улыбнулась и тихо и сладостно рассмеялась.

— Милый…

— Еще раз…

— Милый… Милый… Милый…

Ее голос звучал в его сознании, отзывался эхом в самых его закоулках. Но это продолжалось совсем недолго, лишь некоторое время. Потом отблески этого волшебного эха заглушил звук бормашины. Нескольких бормашин, которые делались все громче и громче…