Александр Тамоников - Солдат, который вернулся

Николаев выдохнул, взял из буфета уцелевшую бутылку водки, открыл ее, выпил сто граммов. Потом Роман выкурил сигарету, лег, не раздеваясь, на кровать и заставил себя уснуть. Он умел это делать, программировать сон. Служба в спецназе научила.

А Екатерина вновь не смогла спать. Она уткнулась в подушку, часто вздрагивала и прикладывала к глазам носовой платок.

Катя не винила Николаева. Ей было обидно и жалко себя. Боль сдавливала грудь, безысходность перехватывала дыхание, отчаяние рвало душу. Состояние влюбленной, но отвергнутой женщины описать невозможно. Трудно даже представить, насколько оно тяжело.

Кате было плохо. В голове бился вопрос, за что ей дана эта мука — любить и быть нелюбимой? Ответа на него она не находила.

Катя решила выпить снотворного, которое принимала ее мать, поднялась и в окно увидела, как в сторону дома Николаева мимо палисадника скользнула тень, отбрасываемая невысоким человеком. Она испугалась, и теперь уже страх отозвался тупой болью.

Екатерина встала, накинула халат, надела тапки, поспешила в сени, оттуда — на крыльцо. Там Катя остановилась и прислушалась.

Сперва до нее донесся стук в дверь дома Николаева, потом — его голос:

— Кто там?

Услышала она и ответ:

— Дядя Роман, это я, Вовка Гусев. Открой! Беда!

Для Николаева этот стук прозвучал автоматной очередью.

«Катя? — подумал Роман. — Нет, вряд ли. Тогда кто?»

Он подошел к двери.

— Кто там?

В ответ Роман услышал взволнованный голос Володи Гусева, распахнул дверь и спросил:

— Что случилось?

Парень дрожал.

— Дядя Роман, помоги! Батя мамку убивает!

Николаев не мешкая рванулся к дому Гусева.

На улицу вышла Екатерина и спросила:

— Что произошло?

— Потом, Катя. Вовку забери! — Роман на бегу повернул голову к сыну друга и приказал ему: — А ты оставайся здесь. В хату без разрешения ни ногой!

— Иди ко мне, Володя! — позвала Катя, и парень остался с ней.

Николаев ворвался в сени дома Гусевых, оттуда проскочил в зал. Он увидел Кольку, прижавшего жену к мебельной стенке и приставившего к ее шее кухонный нож.

— Молись, сука! — услышал Роман.

Гусев повернулся, услышав шум, донесшийся из сеней:

— Ромка? Какого черта?

— Подожди, Коля, спокойно. Ты чего это творишь?

— Она мне жизнь испоганила. Сил больше никаких нет. Убью сволочь — и дело с концом.

— Не спеши, убить всегда успеешь. Никуда Ленка не денется. Ты отпусти ее, Коля, поговорим.

— Нет, сначала я ей, стерве, кровь пущу.

— Ты же любишь ее.

— И что? Она же, сука, кладет на мою любовь.

Елена с мольбой в глазах смотрела на Николаева.

— Ладно, убьешь ты жену. Тебя засадят в тюрягу, причем надолго, как бы не на всю жизнь. А Вовка? О нем ты подумал? Как ему жить без родителей? Сиротой? Он же еще пацан. Не проживет без вас, погибнет. Ты об этом подумал?

— Ромка, уйди! Вовку соседи пригреют. А пропадет, значит, судьба такая.

— Уйди, значит? А ну-ка брось нож, — взревел Николаев. — Или я стреляю. Мигнуть не успеешь, как всажу пулю в башку.

У Романа не было с собой пистолета, да и угроза не подействовала.

— Что? В друга стрелять? Ну, давай, чего медлишь? Вот он я, весь перед тобой! — Гусь отпустил Елену, которая тут же прошмыгнула в спальню, повернулся к прапорщику и заявил: — Стреляй!

— Нож брось!

— Да у тебя ствола нет! На понт взял, заодно с Ленкой? Миротворец нашелся, мать твою! Так я вас обоих положу.

— Начни с меня, Гусь. Давай, чего застыл? Или сдрейфил?

— Рома, не буди во мне зверя.

— Так он уже разбужен водкой и ревностью.

— Нет, ты еще не знаешь, каким я могу быть. Сейчас увидишь. Сперва я Ленку кончу, потом с тобой схлестнемся.

Гусь рванулся в спальню, но не успел сделать и двух шагов. Роман быстро сблизился с ним и нанес ему удар в затылок. При падении Гусев сорвал занавес, но сознания не потерял. Он тут же вскочил и выставил перед собой нож. Его лицо было перекошено от боли и злобы.

Он бросился на Николаева и совершил ошибку. Гусев не был бойцом или хладнокровным убийцей, профессионально владеющим холодным оружием.

Роман легко отбил его вооруженную руку и въехал кулаком сначала в челюсть, а затем в солнечное сплетение. Он бил вполсилы, в так называемом щадящем режиме. Иначе Николай Гусев никогда не встал бы уже после первого удара. Боль согнула его пополам.

Роман свел назад руки приятеля, опрокинул тело на пол, придавил коленом спину и крикнул:

— Ленка, ремень давай!

— Чего? — испуганно выкрикнула из-за печи бледная жена Гусева.

— Того! Связать его надо. Он не в себе. Ремень давай.

— Да где ж его взять?

— Тогда веревку.

— Это сейчас. Только ты не бей его больше, Рома!

— Ну, бабы! Их мужья резать собираются, а они им милости просят.

Елена принесла веревку.

Роман связал руки друга, рывком поднял его, бросил на диван и заявил:

— Вот так оно лучше будет. Чего морщишься, герой? Больно?

— Да пошел ты!..

— Сам виноват. Я же сказал, брось нож. Ты не послушал, вот и получил.

Из разбитой губы Гусева на подбородок и рубаху тек алый ручеек. Елена присела рядом с мужем, вытерла кровь.

— Отвали! — отблагодарил ее Гусев. — Из-за тебя все, стерва!

— Да что ты меня все стервишь, старым норовишь унизить? Ведь знаешь, не по своей воле я под мужиков легла. Заставили. Ты ведь простил меня и обратно в дом пустил. Зачем? Бросил бы в Москве и нашел бы себе другую бабу. Я же предлагала тебе это. Ты отказался, сказал, что было, то прошло. А как на самом деле? Ты привез меня домой, чтобы постоянно издеваться, унижать, срывать злость по каждому поводу? Не будет больше этого, Коля. Уйду я от тебя. А Вовка сам решит, с тобой остаться или пойти со мной. Он большой уже. Вот так, хватит. — Елена вытащила из верхнего ящика дорожную сумку, поставила ее на стол, вспомнила о сыне, взглянула на Николаева и спросила: — А где Вовка?

— У соседей. Ты решила вещи собирать?

— А чего тянуть?

— Остынь. Успеешь собраться. Все равно сейчас никуда не пойдешь, ночь на дворе. Да и Вовке спать надо. Устроили тут бардак. Сына пожалели бы.

— А что я, Рома? Это Колька словно с ума сошел. Пришел домой, я к нему со всей душой, а он тесак из кухни и к горлу. Молись, говорит, сука, последние минуты живешь.

— Если бы он хотел убить тебя, Лена, то не стал бы базарить, полоснул бы ножом по горлу, и все! Потом собрал бы вещи и ударился в бега. Поверь, я знаю, что говорю.

— А чего же он тогда? Или это шутки, ножом угрожать?

Николаев поднялся, подошел к Елене, стоявшей у стола, и заявил:

— Пойми ты, Ленка, ревность его сводит с ума. Колька же любит тебя до беспамятства, отсюда и дикая ревность. Не может он пока забыть то, что было, и эти воспоминания накапливают в нем злость. Но долго так продолжаться не может. Терпение не безгранично. Вот Коля и не выдержал, выплеснул все, что в нем накопилось. Рано или поздно, но это должно было произойти. Вот оно и приключилось. Хорошо, что бескровно, хотя я уверен в том, что он ничего не сделал бы тебе. Скорее себя порезал бы. — Николаев повернулся к Гусеву и спросил: — Я прав, Колька?