Михаил Нестеров - Умный выстрел

И снова в моих руках записная книжка, список контактов продолжается.

Ремизов Игорь.

Стукалова Надежда…

Так я, перелистывая страницы, добрался до буквы «Т». Кроме фамилий, в самом конце списка там значился тату-салон и его адрес: Троекуровский проезд. Я живо представил себе это место и зябко повел плечами. По сути дела, этот проезд разделял два кладбища: Троекуровское и Кунцевское. Может, это какой-то культовый тату-салон, где мастер иглы выводит на коже клиента образ сатаны, перевернутого креста, черепов и прочее в том же духе… Я нарисовал перед собой жутковатую картину: ночь, аллея, фонарь; склонившись над телом покойника, татуировщик тренируется на нем, копируя цветок с могильного венка…

Покойник, цветок, татуировка…

На меня обрушилась тяжеленная плита с единственным выбитым на ней словом — «Откровение», и буквально погребла меня под собой.

Я шарил по столу в поисках шлема, забывая обо всем на свете — что приехал я сюда на машине… Но если бы я примчался сюда на байке, я бы не попал на рычаг стартера с первого раза.

В себя я пришел в машине. Ворвавшийся через опущенное стекло ветер остудил мое лицо, и я домчался до «кожевенной мастерской» за рекордно короткое время. Кажется, уложился в короткий разговор с Анной: «Ты где? Я жду тебя». — «Извини, я не смогу приехать». Но это было далеко не так, просто я гонял по кругу этот короткий диалог, пока он не потерял смысла… Мой смартфон уже находился в Сети, и я, жестом руки усадив на место «иглоукалывателя», скучавшего за конторкой, набрал в поисковой строке сдавившие мне горло строки: «Герб ГРУ — гвоздика». Связь была отличной даже в этой дыре, и я тотчас получил результат: двести с небольшим картинок, и первые три имели непосредственное отношение к гербу Главного разведывательного управления. Раскинувшая перепончатые крылья черная летучая мышь на фоне земного шара; двуглавый орел, сжимающий в лапах стрелы и красную гвоздику; большая эмблема ГРУ — в центре на черном фоне пятиконечная красная гвоздика, над ней золотистый орел, и все это в обрамлении серебристых листьев и похоже на похоронный венок.

Я развернул смартфон экраном к татуировщику и пальцем ткнул в третью картинку:

— Ты делал эту тату?

— Я… — Он замялся.

— Отвечай! — Я схватил его за грудки, роняя смартфон на конторку.

— Вообще — да.

Сердце у меня упало. Мне необходимо было успокоиться. Я взял со стола бутылку минералки и сделал приличный глоток. Хозяин этой забегаловки под названием «Игольное ушко» продолжал:

— Вообще этот снимок ГРУ не котируется. В основном я колю летучую мышь, пару раз — орла, и то особо не получился: много мелких деталей плюс желтый цвет. А эту гвоздику я делал одному парню… месяца три назад.

— Рост — 185, вес — 90, возраст — 28, — назвал я данные Виталика, держа в голове другие цифры: он эту наколку сделал пять лет тому назад .

— Я бы сказал — тридцать.

Да, тот парень, который вышел из машины Клима Полякова размяться, а заодно дать заправщику чаевые, был на два-три года старше Виталия.

Я попробовал угадать:

— Он принес тебе фото «живой» татуировки, снимок, сделанный с правой стороны груди, и сказал, что хочет такую же.

— Точно. Так и было. Говоришь так, будто ты стоял за дверью.

«За дверью стоял другой человек, который и сделал снимок тату со своего тела».

Аннинский заплатил ему. Может быть, он мотивировал это какой-нибудь акцией вроде создания алиби: человека с такой татуировкой и внешностью должны увидеть в определенном месте и в определенное время. Возможно, так и случилось раз или два, чтобы человек этот успокоился и как бы вжился в роль и поверил, что ему ничто не угрожает. На самом деле все это время его готовили к смерти. И он, давая на АЗС свои последние чаевые, нимало об этом не догадывался. А до этого он, вживаясь в роль и исполняя ее, сам исполнился чувством важного человека, потягивающего коньяк в каком-нибудь дорогом ресторане или бросая взгляд на дорогие часы в какой-нибудь «паблик-зоне». И на АЗС он глянул на часы: жить ему оставалось меньше десяти часов. Потом счет пошел на минуты.

Миллион рублей в дипломате — не долларов. Вот почему меня, как сказал бы мой малолетний сосед, не «вштырила» такая сумма — цена «Фольксвагена» для «среднего класса». Для подкупа — мало, а вот за исполнение главной роли — как раз. Похоже, все стало на свои места. Может быть, Клим и знал о тех деньгах в тайнике, но оставил их как на черный день. Вопрос — жгли ли они ему руки? Может, если он не потерял совсем человеческий облик.

Это был не абсолютный, но близкий к идеалу ход. Жена признается в убийстве мужа, и экспертиза по идентификации в этом случае становится лишней или формальной, ее попросту не проводят (Виталий, скорее всего, консультировался на этот счет даже в отделе фототехнических исследований, координаты которого я нашел в его записной книжке). Я даю показания о времени, когда мы с Аннинским расстались, а через четверть часа в его квартире звучит оглушительный ружейный выстрел.

Я мог ошибиться в пределах «статистической погрешности». Я хорошо знал Аннинского, и мне, как разведчику, были известны приемы с двойником.

Двойник сам переоделся или его заставили?

Не сам. Он бы запротестовал и отшатнулся от кучи одежды и от человека, который только что освободился от нее и стоял перед жертвой голым. Только пистолет в руке. Второй ствол у Клима. А может быть, это нож. И обоюдоострые, как лезвие, угрозы: «Одевайся! Или мы тебя на куски порежем».

Он раздевается, складывает свою одежду в пластиковый мешок.

— Носки тоже снимай.

— Носки?.. Парни… Виталик, Клим!..

(Сосед позже даст показания о том, что, как ему показалось, в квартире у Аннинских ссорились двое мужчин.)

— Я тебя на ремни изрежу! Снимай!

Он подчиняется. Он теперь не человек. Он — жертва. Внутри у него завелся какой-то механизм: он не мог оказать сопротивления — только подчиняться и ждать — как изуродованная фраза Эдмона Дантеса: «Ждать и надеяться».

Он надевает чужие трусы, носки, рубашку, брюки. Пиджак и джемпер остаются на спинке стула. Туфли? Нет. Он разулся в прихожей. У Аннинского не было «американской» привычки проходить в комнату в обуви.

— Вперед! Пошел в комнату!

В спальне происходит нечто ужасное. Нет, не так, наверное, я представлял себе ту сцену, в которой Анна Аннинская на кровати, а рядом на полу — труп. Инструкции она получала в присутствии человека, которого готовились убить у нее на глазах. Впрочем, она наверняка отвернулась или закрыла глаза руками.

— Ты убила мужа.

— Я убила…

Аннинский одевается и еще раз заставляет жену повторить эту фразу, чтобы она потом прозвучала действительно как заученная.