Сергей Зверев - И не таких гасили

— Рассчитав длительность процесса с точностью до минуты, — загудел бас, — я даю вам на размышления ровно двадцать четыре часа. Если до завтрашнего полудня мое требование выполнено не будет, все произойдет в соответствии с описанным сценарием. Двадцать четыре часа. До истечения этого срока никаких других контактов не будет. Я отказываюсь вести переговоры с президентом, которого считаю нелегитимным. Любые попытки вмешаться в события приведут к трагедии. Никаких компромиссов, никаких встречных предложений. Так что решайте. На этом позвольте мне с вами попрощаться. Надеюсь, навсегда.

Последние слова были преисполнены ядовитого сарказма. Президент услышал их уже не в первый раз, но не удержался от болезненной гримасы, словно его наградили пощечиной.

— Ну? — он обвел взглядом участников заседания. — Какие будут предложения? Мнения? Мы сидим тут битый час и слушаем эту трепотню, а время идет.

— Разрешите? — министр МВД поднял руку, как прилежный ученик, выучивший урок. — Я считаю, что вы должны выступить по телевидению, но не с заявлением об уходе, а с обращением к народу. Люди вас поймут и поддержат. Они вас любят. Они не допустят, чтобы ими командовали заокеанские марионетки.

— Я не вправе подвергать их такому риску. — Помолчав, президент добавил: — Именно потому, что они мне верят. Кто еще хочет высказаться?

На этот раз слово взял самый главный в стране администратор. Он тоже считал, что нужно сделать телеобращение. В полном соответствии с требованием ультиматума.

— Как? — вскричал премьер-министр. — Поддаться шантажу? И посадить себе на шею этого… в американских джинсах? Пусть болтает ножками и погоняет? Так получается?

Взгляды присутствующих скрестились на администраторе.

— Нет! — поспешно возразил он. — Никто подчиняться шантажисту не собирается.

— Обмануть народ? — спросил президент, словно не вполне доверяя собственным ушам.

— То будет святая ложь! Она позволит нам выиграть время. И тогда, возможно, наши силовики успеют отыскать и раздавить гадину.

На этот раз все посмотрели на Первого. В том числе те министры, которые попадали под определение «силовики».

Первый встал, упершись в стол кулаками и наклонив голову.

— Мы почти наверняка знаем, кто стоит за террористами, — начал он.

— Вот только Америку открывать не надо! — отмахнулся президент. — Тоже мне, новость!

Переждав вспышку гнева, Первый произнес:

— Есть все основания подозревать, что захват станций организовала некая Темногорская Белла Борисовна, дочь покойного ученого-атомщика. Силами ФСБ за ней велось наблюдение. К ней был внедрен лучший агент Службы международного розыска террористов.

— И где же они все? — ядовито осведомился президент. — Силы ФСБ и лучший агент?

Первый переставил руки на столе, словно в поисках более устойчивого положения.

— К сожалению, Темногорской и ее банде удалось уйти. Убив агента или захватив его в плен. Установить ее местонахождение невозможно.

— Разве вы не засекли ее координаты? — спросил главный полицейский России.

— Засекли, разумеется, — ответил Первый. — Но это были не ее координаты, а компьютера, автоматически ретранслировавшего ультиматум. Полагаю, сделано несколько таких заготовок. Пока мы будем гоняться за ними, используя все наши спутники, эта тварь будет отсиживаться совсем в другом месте, посмеиваясь над нами.

— Черт! — министр иностранных дел ударил кулаком по столу. — Неужели ничего нельзя сделать?

— Я не волшебник и не фокусник. — Первый развел руками. — Мы делаем все, что в наших силах. Однако в столь сжатые сроки…

— Что ж, понятно, — сказал президент, откинувшись на спинку стула и расставляя ноги пошире. — Кажется, это будет первый случай в новейшей истории, когда глава государства пойдет на сделку с террористами. Не думал я, что попаду в учебники в такой… неприглядной роли.

Администратор его аппарата выпалил:

— Это будет только блеф!

— Я здесь не в покер играю, — отрезал президент. — Я страной правлю. Великой страной. И если уж принял решение, то не имею права идти на попятный.

— Вы… — Премьер-министр нервно сглотнул. — Приняли решение?

— Да. Почти. Все свободны… Я сказал, все свободны!

Президент встал, ни на кого не глядя. Смотреть на него было больно. Смотреть на него было стыдно. Понимая, что он нарушает все мыслимые правила этикета и субординации, Второй, двинувшийся было вместе со всеми к высокой белой двери, инкрустированной золотом, задержался.

— Что вам? — холодно спросил президент, которому явно было не по себе в присутствии посторонних.

Директор ФСБ, выходивший из зала совещаний последним, оглянулся, но, не посмев вмешиваться, был вынужден затворить за собой дверь.

— Ваш шеф будет вами недоволен, — заметил президент.

— Моя работа заключается не в том, чтобы нравиться шефу, — сказал Второй.

— А в чем же она заключается? В подборе и подготовке кадров, которые позволяют террористам гулять на свободе?

— Из моих непосредственных подчиненных никто Темногорской не занимался, господин президент. Все из других ведомств. Включая подполковника ВДВ.

— Вы остались, чтобы свалить вину на других?

— Я остался, чтобы вы знали: подполковник ВДВ, засланный к Темногорской, лучший из лучших. Если он жив, то все может измениться.

— Допустим. — Президент искоса взглянул на Второго. — Что из этого следует?

— Из этого следует, что время терпит, господин президент. Не предпринимайте поспешных шагов, которые могут оказаться опрометчивыми. Надо выждать.

— Выждать? Как долго?

Глядя президенту в глаза, Второй молча покачал головой. Он не знал. Никто из смертных не знал этого.

— Ладно, — сказал президент. — Я подожду.

Не произнеся больше ни слова, он протянул свою сухую, тонкую ладонь. Второй осторожно ее пожал.

Сидя рядом с Темногорской, Антонов прилагал всю силу воли, чтобы перебороть подступающую апатию. Он был как одинокий человек, затерявшийся в океане и уставший плыть, потому что потерял ориентиры. Голос разума, убедительный и рассудительный, призывал опустить руки. Сдаться казалось делом простым и совсем не страшным. Ты перестаешь барахтаться и подчиняешься неизбежному. Разве не в этом состоит мудрость?

«Нет, — шептал другой, тихий, но полный страсти голос. — Сдаться теперь — означает предать. Предать не только других. Себя самого. А это не каждому под силу».

«Не раскисать, — приказал себе Антонов. — Пока жив, надо жить, а там видно будет».

Бросив взгляд в сторону Павлины, он незаметно подмигнул ей. Этого было достаточно, чтобы несчастное выражение исчезло с ее лица, как исчезает тень, когда проглядывает солнце.