Джеймс Роллинс - Айсберг

Эскимосский мальчик тянул Мэтта за руку по центральному холлу, мимо тюремного крыла и в глубь кругового коридора.

— Malinnga! — неустанно повторял малыш. — Идите за мной!

За ними спешили адмирал Петков и два охранника. Сбежать было невозможно, тем более что Мэтт ни за что не бросил бы ребенка на произвол судьбы.

Пленники вопросительно смотрели на проходящую мимо тюремных клеток группу во главе с ребенком. Доктор Огден уставился на мальчика широко открытыми от удивления глазами.

Мэтт чувствовал тепло руки малыша в своей ладони. Ему все еще не верилось, что всего несколько часов назад этот ребенок был буквально куском льда. В памяти всплыла картинка из прошлого — он и Тайлер, держась за руки, идут по лесу. «Оба мальчика умерли в ледяных объятиях, но один из них сумел вернуться к жизни…»

Они шли по коридору, уставленному резервуарами. Засунув большой палец в рот, мальчик поглядывал округленными от страха глазами на смутные очертания фигур, застывших в ледяных могилах. Знал ли он, для чего предназначались эти цистерны? Были ли в них его родители?

— Он точно знает, куда мы идем? — спросил Петков. Мэтт перевел вопрос.

— Ii, — кивнул Маки, не вынимая палец изо рта. Впереди показалась сплошная стена. Дальше идти было некуда, но мальчик упорно продолжал двигаться к концу коридора. Ряд резервуаров закончился. Маки подошел к стене, казавшейся совершенно гладкой и прочной, и нащупал маленькой ладошкой скрытую панель. При его прикосновении металлическая пластина ушла внутрь, обнажив небольшое медное колесо.

Мальчик сказал что-то Мэтту на инуитском диалекте, выдвигая и задвигая панель, как будто это была забавная игрушка.

— Он говорит, что за стеной находится потайная комната, — перевел Мэтт адмиралу.

Петков осторожно убрал руку мальчика с панели, окинул внимательным взглядом колесо и, отступив на шаг, скомандовал Мэтту:

— Открывайте!

Мэтт склонился над углублением в стене и ухватился за колесо, которое, похоже, замерзло и не хотело поддаваться.

— Мне понадобится ломик, — прокряхтел он.

Мальчик вдруг засунул руку под колесо и нажал на какойто рычажок. Раздался щелчок, и колесо легко сдвинулось с места. После нескольких оборотов послышалось шипение, и в стене открылась небольшая щель. Потайная дверь.

Один из охранников отодвинул Мэтта от входа стволом автомата, а второй широко распахнул дверь.

Из скрывавшегося за ней помещения дохнуло холодом, как из морозильной камеры. Одна за другой на потолке зажглись лампы, осветив секретную комнату, которая была целиком вырублена в ледяной глыбе.

Даже столы, стоящие вдоль стен, и полки над ними были сделаны изо льда. Они были уставлены лабораторным оборудованием из нержавеющей стали: центрифугами, дозирующими пипетками, калиброванными цилиндрами. На задней стене из полок со специально просверленными дырками торчали иглами вниз стеклянные шприцы. Они были наполнены янтарного цвета жидкостью. Переступив порог секретной лаборатории, Мэтт прикинул: примерно пятьдесят таких шприцев.

За ним, не выпуская большой палец изо рта, в комнату вошел Маки. Глаза его вдруг широко распахнулись. Он недоуменно посмотрел в глубь комнаты, потом развернулся и уставился на адмирала, который все еще находился в коридоре.

— Папа, — пробормотал мальчик сначала на языке инуитов, а затем на русском.

Мэтт осмотрелся и быстро распознал причину замешательства ребенка.

На полу у дальней стены скрючилось замерзшее тело с вытянутыми ногами и свесившейся набок головой. Тело было покрыто тонким слоем инея, но сомнений в его принадлежности у Мэтта даже не возникло — слишком знакомой показалась копна седых волос на голове.

Петков, стоявший у входа, от неожиданности вскрикнул и бросился на колени перед телом отца.

Лицо ученого посинело; одежда задубела от мороза. Правый рукав рубашки был закатан по локоть. На руке виднелся след укола. Из точечной ранки к осколкам шприца на полу тянулась струйка замерзшей крови.

Мэтт подошел к ледяной полке и вытащил из ячейки один из шприцев. Несмотря на минусовую температуру, жидкость в шприце не замерзла. Мэтт посмотрел на застывшее тело и пробормотал:

— Он ввел себе какое-то лекарство.

Петков взглянул на мальчика, потом на тело отца и наконец на Мэтта. По лицу адмирала было видно, что его мучает единственная мысль: «Возможно ли, что мой отец, как и мальчик, все еще жив?»

На столе под полкой Мэтт заметил папку, которая была похожа на те, что он уже видел в центральной лаборатории. Он перевернул потрепанную обложку. Страницы дневника были испещрены линиями текста, написанного на инуктитуте. Последние строчки расплывались неразборчивыми каракулями. Обученный Дженни и ее отцом языку инуитов, Мэтт попытался прочитать отрывок записей, но не нашел ни одного знакомого слова. Он стал вслух повторять отдельные слоги, которые не имели для него никакого смысла.

Петков встрепенулся:

— Вы говорите по-русски?!

Мэтт удивленно взглянул на адмирала и показал на дневник:

— Я просто пытаюсь прочитать то, что здесь написано. Не поднимаясь с колен у распростертого на полу тела отца, Петков взял папку из рук Мэтта и, быстро пролистав несколько страниц, отдал ее обратно:

— Читайте… — Голос его дрожал от волнения. — Пожалуйста.

Маки подошел к адмиралу и устало прижался к нему всем телом. Петков обнял его одной рукой.

Мэтт не стал перечить. На него были направлены дула двух пистолетов, да ему и самому было интересно, что все-таки произошло на русской станции. Он начал читать, а Петков переводил, время от времени задавая вопросы и заставляя его перечитывать отдельные фрагменты текста.

Постепенно перед ними всплывала картина трагедии, постигшей ученого и обитателей станции.

Дневник оказался завещанием Владимира Петкова. Похоже, за десять лет, проведенных на станции, к отцу Виктора пришло осознание собственной вины за содеянное, в основном, из-за Маки. Ребенок родился на станции, но его родители погибли в результате экспериментов. Владимир очень скучал по сыну, оставленному в России, и всю свою родительскую любовь перенес на эскимосского мальчика, что было непозволительно в ходе исследований, главным принципом которых была беспристрастность.

Ученые никогда не дают имена своим подопытным кроликам.

Человечность, однако, взяла верх над холодным рассудком ученого, и в душу Владимира закрались сомнения в моральной правоте его экспериментов над людьми.

Это «перерождение» совпало с разгадкой тайны активации гормона, извлеченного из кожных желез гренделей. Все дело было в том, что гормон необходимо было извлекать после полной разморозки этих существ; в противном случае он был неэффективен. Более того, после изъятия гормон должен был храниться при определенной температуре — температуре ледяных пещер в глубине айсберга.