Пётр Разуваев - Русский калибр (сборник)

Затем нас отвезли в Шереметьево-2, и мы какими-то обходными путями пробирались на самолёт. Почти три часа летели до Парижа. Там пришлось получить багаж, пройти паспортный контроль, выйти в город, встретиться со связным, поменять документы. И вновь вернуться обратно, но уже в качестве Анри Будика и Софи Моран. Опять регистрация, паспортный контроль и снова самолёт, на этот раз уже в Милан. Когда он оторвался от земли, во мне теплилось лишь одно-единственное желание — уснуть. И видеть сны. Кажется, я его прямо сразу и реализовал. А проснувшись, обнаружил на своём плече прелестную светловолосую головку. Так что до сих пор мы с Дашей были фактически не знакомы. Вокруг всё время были люди, суета, нервы на пределе — какое там общение. Отношения зависли на стадии паритета — она признавала мою главенствующую роль, но и только. Впереди смутно маячили какие-то проблемы, но пока они были ещё далеко. В будущее я смотрел с оптимизмом. Разберёмся как-нибудь.

К стыду своему, должен признаться, что ночной Милан не произвёл на меня абсолютно никакого впечатления. Да, большой город. Улиц много. Особенно каких-то кривых. На каждом углу по памятнику, фонари горят, бережно сохранённые для потомков замки красиво подсвечены. Своя собственная Триумфальная арка есть. «Arco della Pace». В общем, типичный кладезь европейской культуры. Рай для туристов и меломанов, поскольку знаменитый театр «Ла Скала» тоже издавна прописан в Милане. Но себя и к тем и к другим я мог отнести лишь с большой натяжкой. Более всего мне хотелось спать. Тут мы очень кстати и приехали.

Социальный статус технического директора по итальянским понятиям оказался равен однокоечному «нумеру» в гостинице «Dei Kavalieri». Не более того. Но и не менее. Главным достоинством отеля считалось, как я понял, его местоположение: угол Via Cornaggia и Corso Italia, то есть непосредственно в историческом центре города. Помимо этого данный отель имел честь быть многоэтажным. И, само собой разумеется, наши номера оказались на одиннадцатом этаже. Я тут же вспомнил Финляндию. Ох и везёт мне на такие вот сладкие варианты. Тьфу-тьфу, не сглазить бы. Дарья, пожелав мне спокойной ночи тоном, лишённым всяческих эмоций, отправилась почивать. Ушатали её дорожные хлопоты, она даже юному коридорному с лицом и статью Аполлона забыла улыбнуться. А он, бедняга, с таким энтузиазмом пёр наши чемоданы. Я ему дал пять долларов, но, судя по его огорчению, улыбка мадемуазель стоила гораздо дороже. А потом, проклиная всё на свете, я ещё минут двадцать шоркался по коридорам, разыскивая и запоминая расположение пожарной лестницы, электрического щита, аварийных выходов и прочих нужных вещей. Практика подсказывала, что эти знания могли и не пригодиться. Но уж если они пригождались, то на все сто процентов. Жизнь — штука ужасно хрупкая и требует к себе особого внимания и заботы. Тут лениться не рекомендуется — себе дороже выйдет.

Телефон разрывался на части, извлекая из себя настолько мерзкое пиликанье, что не проснуться было просто невозможно. С трудом поймав за хвостик обрывок убегающего сна, я тут же ужаснулся и отпустил его в небытие. Сплошное неприличие. Снял трубку.

— Месье Будик?

Кто будик? Зачем — будик? Ах да, это же я — Будик. Вспомнил.

— Да. И он вас очень внимательно слушает.

Хорошо, смотреть не нужно. Глаз у меня, кажется, просто не было на месте.

— Это Софи. Месье Будик, я надеюсь, вы не забыли, что в восемь часов мы встречаемся со Стефани?

Ха! Забыл — это ещё очень мягко сказано.

— Мадемуазель Софи. Если вас не затруднит — а который теперь час?

— Нисколько не затруднит. Сейчас без десяти семь. В Милане утро, месье Будик. Я рассчитываю через полчаса встретить вас на завтраке. — И она положила трубку.

Кажется, я начал понимать, зачем Стрекалов выдал мне эту «секретаршу». Чтобы служба мёдом не казалась, вот зачем. Лёг я вчера, в смысле — сегодня, где-то около четырёх. Значит, спал… О, боже! Это мне после трёх часов сна теперь ещё придётся изображать из себя технического директора? Кошмар…

Через полчаса интенсивного размахивания руками и ногами, чисто выбритый и едва не околевший под холодным душем, я чинно сидел за столиком в ресторане отеля. И с ненавистью смотрел на свежую булочку с джемом, которая, по всей видимости, должна была заменить мне завтрак. Это была Италия. А в Италии по утрам подают кофе, булочку с чем-нибудь сладким и иногда, в виде особой милости, маленький кусочек сыра. Всё это безобразие гордо называется «континентальным завтраком». Видимо, в пику прожорливым островитянам из Великобритании. Честное слово, мне ужасно хотелось кого-нибудь укусить. Или стукнуть. Зато мадемуазель Софи, которая, как и большинство худеньких женщин, 365 дней в году сидела на диете, совершенно искренне наслаждалась мёдом, произведённым где-то в Калабрии. Насколько я помнил, мёд — это значит пчёлы, но про пчёл на этикетке ничего не было сказано. Из осторожности я взял джем. Он, по крайней мере, был из Франции, и никакие итальянские насекомые не участвовали в его производстве.

Злой, голодный и не выспавшийся, я вышел в холл гостиницы. И столкнулся с жизнерадостной синьориной Стефанией, тут же сказавшей мне что-то типа: «Какой прекрасный день». Если бы мы встретились сегодня впервые, я бы решил, что она надо мной издевается. С помощью подошедшей к нам Даши выяснилось, что мы прямо сейчас идём в театр «Lirico», потому что нас там уже ждут. Именно идём, а не едем, до театра минут десять ходьбы. Вспомнив недобрым словом Стрекалова, я закурил свою первую в этот день сигарету, и мы двинулись в путь. На улице уже было жарко. Это в восемь-то утра! Прямо напротив гостиницы стоял какой-то конный памятник. Изнурённая долгим недоеданием лошадь с трудом удерживала на своей костлявой спине маленького заморыша в военной форме образца позапрошлого века. Я было решил, что это памятник первым жертвам сексуальной революции, но всё оказалось гораздо глубже и национальнее. Как объяснила Стефани, этот памятник высмеивал австрийских завоевателей, долгое время порабощавших несчастную Италию. И воздвигнут был, естественно, уже после ухода Австро-Венгерской империи из этой области. Что вполне в духе жизнерадостных итальянцев. Несколько сотен лет сидеть под оккупантами, боясь пикнуть громче положенного и ограничиваясь мелкими карбонарскими пакостями, зато потом вдоволь натешить своё самолюбие. Воевать они не умели и не любили, как, впрочем, и работать. Зато шутить по поводу кем-то побеждённого врага и стрелять из-за угла — это сколько угодно.

Мило беседуя, мы дошли до угла. И в этот момент с Дашей стало происходить что-то непонятное. Внезапно оборвав фразу на полуслове, она остановилась как вкопанная, судорожно вцепилась в свою сумочку и, открыв её, принялась лихорадочно рыться, извлекая на свет божий то косметичку, то сигареты, а затем и вовсе не называемые предметы первой женской необходимости. Мы со Стефанией молча наблюдали за этим дивертисментом, застыв в почтительном недоумении. Наконец Даша перекопала всё, что могла, и подняла на нас глаза. Взгляд её содержал отчаяние и надежду в равных долях.